— Не сражаясь, — все еще смеется женщина, захлопывая за ними деревянную дверь.
Они, дрожа, обхватив друг друга за плечи, почти кубарем спускаются вниз — дождь льет рекой, и когда они добираются до машины, то оказываются промокшими до нитки.
Хлоя включает печку, заводит мотор — и они мчатся вдоль берега. Макс повисает на ее локте, умоляя остановиться, почти плача, говоря что-то про время, обещая все, что она захочет, только бы вернуться, но Прайс не слушает ее.
Мимо проносится зачеркнутый указатель — и они неумолимо отдаляются от Аркадии, уходя в леса.
И только когда Колфилд открывает дверь машины на полном ходу, Хлоя тормозит — до ближайшего города не меньше пятнадцати миль, вокруг леса и дорога, и дождь барабанит по стеклам, грозясь выбить их.
— Да что с тобой? — кричит Хлоя.
В крошечном пространстве автомобиля ее голос не может найти выход — поэтому повисает в воздухе, давит на Макс стеной непонимания и заставляет вжаться в сиденье.
— Мне надоело это! — сквозь слезы отвечает Колфилд. — Надоело, что ты вот так к этому относишься! Ты слышишь меня?! Мы не должны были уезжать! Это было важно!
— Слушать бредни этой старухи? — распаляется Прайс.
— Это не бредни! — Макс отстегивает ремень безопасности и толкает дверь, выбегая в дождь. — Замолчи, Хлоя, пусть ты не веришь — но не трогай своим неверием меня!
— Да о чем ты?!
Макс стоит под дождем, расставив руки, пытаясь выплакать тот комок, что у нее внутри; и оборачивается только тогда, когда чувствует, что Хлоя вышла вслед за ней.
— Макс. — Прайс облокачивается на капот. — Расскажи мне.
— Чтобы ты снова назвала меня психованной?! — Голос Колфилд срывается.
— Блять, нет! — Хлоя бьет ладонью по металлу. — Чтобы я начала тебя понимать хоть немного!
— Ты не поймешь! Никто не понял!
— Может, потому, что они не пытались? — тихо говорит парамедик.
— Или считали меня психом, — горько повторяет Макс. — Или ребенком с большой фантазией. Или еще кем-нибудь.
Прайс молча смотрит на нее, ожидая, пока та успокоится.
Макс делает вдох.
— Хлоя, я могу управлять временем.
Пауза.
— Хорошо, — просто кивает Хлоя. — Покажешь?
Макс кивает.
— Возьми любую вещь и спрячь ее так, чтобы я видела, где она. Затем вернись; я отмотаю до этого момента и назову тебе ее местонахождение, — медленно произносит она.
Хлоя молча достает из бардачка пачку сигарет, показывает ее Макс, затем идет к ближайшей елке и, пачкая руки, зарывает ее в землю. Сверху кладет несколько веток; бросает молчаливый взгляд на Колфилд.
Та вскидывает руку.
Для Хлои это будет как провал в памяти; как что-то, что мозг потом закроет воспоминаниями, взятыми из головы. Но Макс всегда будет помнить — ладонь, ветер в ушах, боль в голове, капли крови из носа, ошарашенный взгляд.
Время медленно крутится назад, подчиняясь.
Где-то впереди них с громким треском рушится амбар.
— Может, потому, что они не пытались?
Хлоя смотрит на нее с пониманием. С осознанием чего-то важного. С принятием. Она не издевается над ней, не смеется, она совершенно серьезна. Стоит под дождем, промокшая, взъерошенная, сложив руки на груди, и ждет ответа от Макс.
— Хлоя, я могу управлять временем.
У нее влажно блестят глаза.
— Покажешь?
Да я уже, говорит Макс, под тем деревом пачка сигарет из бардачка, ты сама ее зарыла.
Прайс, конечно же, не верит с первого раза.
Поэтому она взрывает амбары. Поджигает скотобойню. Стирает кемпинг-лагерь в порошок. Убивает животных вокруг. Мотает и мотает, пока кровь из носа не заливает всю футболку. Сигареты. Документы. Паспорта. Сумки. Машина. Что угодно. Она делает все, чтобы доказать. Она сможет. У нее получится.
Хлоя сдается после того, как Макс перечисляет все предметы в ее сумке, отгадывает все спрятанные предметы, выжимает литры воды из своей одежды и, обессиленная, падает обратно на переднее сиденье, откинув его назад до упора.
Но тяжелый груз не уходит; время — только начало, и Колфилд не находит в себе сил рассказать Хлое все остальное. Она уничтожила Аркадию. Она убила ее семью. Она стерла в порошок ее команду. Возможно, она убила Джастина. Возможно, еще кого-то.
Такое нельзя рассказать.
Ошарашенная Прайс осторожно следует ее примеру — в голове парамедика ничего не может уложиться; она только произносит «охренеть» и смотрит на Макс с легким испугом, будто та растворится, словно сон.
— Ты спасала мне когда-нибудь жизнь? — осторожно спрашивает Хлоя. — Делала ли ты что-то, что касалось меня?
Макс фальшиво фыркает.
— Нет. Но однажды я смогла… как бы сказать… Предугадать, что ты появишься в определенное время на остановке автобуса.
— Когда я выписалась из больницы! — улыбается Хлоя. — Так вот как ты там очутилась.
— Перемотала новости, — честно признается Макс. — И звонок в больницу. В общем — повезло, что так сошлось. Могла приехать позже.
Хлоя тянется к промокшей пачке сигарет, пытается найти там хотя бы одну сухую, но ее попытка оканчивается неудачей, и она, чертыхаясь, выкидывает смятую упаковку в окно.
Они лежат в машине посреди трассы и смотрят в потолок, прислушиваясь к мерному стуку капель по крыше, разглядывая водные дорожки на стеклах; Хлоя по привычке находит руку Макс, переплетает пальцы, легонько сжимает их.
— Спасибо, — вдруг говорит Колфилд.
— За что?
— Что ты все еще видишь во мне твою Макс.
— Глупая. — Хлоя поворачивает к ней голову. — Ты всегда останешься для меня ей.
— Даже если я сделала что-то плохое в прошлом? — шепчет Макс, придвигаясь ближе.
— Даже если ты убила Кеннеди, — серьезно говорит Прайс. — Кстати, Колфилд, не хочешь переехать ко мне из своих трущоб, раз я так тебе необходима для… всех вот этих вещей?
У Колфилд глаза на мокром месте — снова, — она кидается на Хлою, обнимает ее и прижимает к себе всем телом, и от мокрой одежды на сиденье остаются следы; Прайс сама находит ее губы, шепчет «видимо, ты согласна» — и забирается теплыми ладонями под футболку.
Макс режет ее геометрией каждого позвонка — острые кости впиваются в грубую кожу ладоней Хлои, стоит той коснуться ее спины; и губы болят от поцелуев — крепких и выдержанных, словно сигареты; и даже их вкус — никотиново-горький и корично-сладкий — уже давно слился в один.
И все эти полоски кожи между джинсами и футболками, все эти мимолетные прикосновения, все эти опалы с кипятком в груди, все это превращается в один сплошной поток эмоций.
Они обе тонкие и хрупкие, легкие и прозрачные, идеально подходящие друг к другу, словно кусочки мозаики, витражные осколки, нашедшие друг друга среди тысячи подделок.
Макс снимает футболку с себя и с Хлои, льнет и ластится, тает под горячими сухими губами, раскрывается, громко дышит, прижимается сильнее, кожа к коже, плечи к плечам; и Хлоя вычерчивает на ее нёбе горячую линию своим языком.
Все вокруг кружится в странной дымке, время отступает, отдавая им эти мгновения, не смея вмешиваться; дождь стучит по стеклам, раскаты молнии освещают тела — молочно-белое Макс и чуть смуглое от загара — Хлои.
Становится горячо и мокро, предательски влажно, джинсы и шорты кое-как стаскиваются, за ними летит белье — черное и белое, словно две противоположности двух осколков витражных частей, две части мозаики, потерянные души, маяк и его море; у Хлои на шее бьется жилка, и Макс прикусывает эту кожу, вдыхая запах сегодняшнего дня, который остался позади, которого не существует, который никто из них сейчас не помнит.
Их глаза открыты — синие и серые, небо и облака, и взгляды подернуты поволокой желания и невысказанных чувств, гранью, раньше начерченной мелком по земле, а сейчас так бестактно стертой; и они обе оголены друг для друга — и только пальцы блуждают по телу, оставляя невидимые ожоги-метки, и Макс бесстыдно стонет в губы, не умеющая владеть собой, отдающая себя полностью.