Их шестеро вместе с бригадиром-начальником, он же водитель, он же занимается бумагами — серьезный, красивый мужчина с темной бородой и черными глазами, представившийся Аланом, пожимает Хлое руку и представляет команду.
Она запоминает их кое-как, вкривь и вкось — путает имена сразу же, потому что они все кажутся ей какими-то одинаковыми, и Прайс с глухой тоской думает об Энджеле — его «А3» уехала еще утром на срочный вызов, а Хлоина «А4» еще не успела заступить на утреннюю смену, поэтому вряд ли они смогут пересечься.
Краткий инструктаж Алана — привычные, зазубренные слова, хлопковая форма, тяжелая аптечка; только Хлое грустно — и ее синие перья на голове опущены, скрывая лицо от посторонних глаз, да и сама она, усевшись вперед, молча смотрит в окно.
— Мы тут не курим, — говорит ей Алан.
Ты мне не босс, хочется ответить ей.
— Окей. — Вместо этого она отворачивается.
Тут — не буду.
Макс пишет ей СМС: ты забыла кофе и наушники; Хлоя молча помечает ее прочитанной. Кофе и музыка. Да. Ей бы сейчас обратно в кровать, а не вот-это-все.
Вотэтовсе.
Все такое монотонное, что Прайс хочется повеситься от скуки; работа, доставлявшая ей радость и некогда ставшая смыслом жизни, теперь висит на шее тяжелым грузом, и Хлоя говорит себе, что протянет так до конца лета, а к осени устроится к фельдшерам — платят меньше, работы больше, зато ты не являешься спасителем и не лезешь в горящий котлован; или можно вообще пойти продавать мороженое или героин; что угодно, лишь бы не это.
Макс ждет ее дома — горячий ужин и чай, раскрытый ноутбук, «Доктор Хаус» на паузе, смешная пижама и крепкий поцелуй; никаких «как все прошло?», только тишина, уют и покой.
— Что бы ты сказала, если бы я вдруг стала драгдилером? — спрашивает Хлоя, лежа на кровати и пялясь в потолок.
— Так и знала, что этим все кончится!!! Боже, во что ты опять влипла?
— Колфилд!
— Я буду рада, даже если ты не будешь работать вообще, — серьезно отвечает Макс. — Правда. Это не обязательно. Я хочу взять подработку в кафе со следующей недели.
— Прекрати, — кривится Прайс. — У меня был не лучший день.
— Верю, — просто говорит Колфилд. — Почему ты не создашь собственную бригаду?
— Потому что мой шеф ждет, пока я реабилитируюсь; а во второй раз собирать «семерку» я просто не в состоянии.
— Ну так не создавай семерку. — Макс делает глоток какао и ставит чашку обратно на тумбочку. — Создай шестерку, пятерку, двадцатку.
— Я думаю уйти в «скорые», — вздыхает Хлоя. — Или в наркодилеры. Где больше платят?
— Может, тебе пойти в кардиохирурги? — Колфилд нагло ложится на ее плечо. — Ты отлично разбираешься в сердцах. Путь к моему ты нашла сразу, значит, и к чужим найдешь!
— О боже, да как тебе такое могло в голову прийти? — смеется Прайс. — Хотя, погоди, ты можешь показать мне путь к твоему сердцу более наглядно?..
*
Хлоя щелчком отправляет докуренную сигарету в мусор, стряхивает мелкие хлопья пепла с формы и нарочито медленно подходит к машине, где опирается спиной о холодный металл, разглядывая вечернюю суету гаража: большинство бригад уже разъехалось по вызовам, часть отправилась домой, но несколько, в том числе и ее, остаются ждать.
Мимо пробегает Энджел, целует воздух около ее щеки, оставляет после себя приторно-сладкий запах парфюма и машет рукой — его бригада только-только закончила, сильно задержавшись, и теперь парень спешит домой.
Несколько ребят из «А1» во главе с шефом, спустившимся аж со второго этажа, заполняют какую-то огромную карту, синхронно проводя на ней линии, и Хлоя видит светлую макушку Чейз, жеманно тыкающей пальчиком в середину бумаги.
Кто-то больно задевает ее плечом, Хлоя оборачивается и видит Брук. Лицо бывшей коллеги меняется со скоростью света: из улыбающегося становится испуганным, она лепечет «простите» и быстро-быстро уносится в направлении раздевалки. Прайс только закатывает глаза. Предателям живется нелегко.
Она думает о фурине — звенящий цветной колокольчик на ее (теперь уже их) окне с непонятными иероглифами внизу и звоном, способным привести в равновесие даже самую расшатанную систему; думает о Макс, которая отправится на выставку завтра утром; думает о том, что неплохо бы все-таки сводить ее куда-нибудь, показать город с другой стороны, может быть, какой-нибудь концерт или кино, вообще неплохо бы выбраться из дома на выходных…
— Прайс, опять куришь на рабочем месте?
Алан выдергивает ее из мыслей, и образ Макс, танцующей и играющей импровизированное соло на гитаре, быстро ускользает. Хлоя недовольно поджимает губы, но ничего не отвечает.
— У нас вызов, едем.
Закатав рукава куртки, Хлоя спрашивает:
— Куда на этот раз?
— Какой-то детский дом на западе, — кривится Алан. — Траванулись…
Прайс пожимает плечами; для портлендовских приютов отравление — это норма, особенно, если учесть, что мэр города не выделяет им ни копейки лишнего из бюджета. Когда-то, когда она еще только начинала работу здесь, все удивлялась: почему так много вызовов, совместных со «скорыми»?
Две машины — черная парамедиковская и бело-красная «скорой» — едут одновременно через Уилламет, пересекают Элвин-авеню и останавливаются позади средней школы.
Хлою накрывает дежавю: она здесь уже была меньше месяца назад.
«Bradley Angel House» мигает розовыми лампочками, словно насмехаясь над ее памятью, и Прайс делает шаг назад, чудом не сбив Алана с ног. Ей туда не хочется возвращаться. Совершенно не хочется.
Но ее толкают в спину, мол, давай, не задерживайся, и Хлоя, вздохнув, заходит внутрь.
Чертовы совпадения.
Их бригаду встречает Агата — женщина в одежде, похожей на монашескую: крестик на груди, светло-серая ряса, католический аналав и сандали; отводит их на второй этаж и открывает хлипкую пластиковую дверь, за которой обнаруживается спальня на двенадцать двухэтажных кроватей, полностью занятых. В комнате душно и пахнет специями, и Прайс пытается вспомнить, где она уже ощущала этот запах — молока и корицы.
Когда вспоминает — вздрагивает.
Так пахло дома у Макс, так пахнет дома у них.
Дети смотрят на них ошарашенно, жмутся к кроватям, накрываются одеялом, словно никогда не видели врачей; большинство из них выглядят болезненно-бледными, со впалыми щеками и тусклыми глазами, растрепанные и неухоженные.
— Здесь у нас младшие. — Агата включает свет. — Кто-то должен пойти посмотреть старших.
Хлоя молча делает шаг вперед, еще трое из ее бригады — за ней; Агата бросает на нее быстрый, полный раздражения взгляд, и Прайс снова роется в памяти, выуживая образ — именно она не хотела пускать ее внутрь, когда Хлоя была в гражданской одежде, и теперь, кажется, ее все-таки узнали.
— Вы, может, расскажете, что именно произошло? — подает голос парамедик Ребекка.
— Мы давали детям на ужин йогурты, — неохотно говорит Агата. — Но у нас не все едят молочные продукты; те, кто ел, плохо себя почувствовали час назад, началась рвота, жалобы на боль в животе.
— Какие лекарства давали? — спрашивает Хлоя.
Агата пожимает плечами.
— Ясно. Никаких.
— Мы не очень жалуем таблетки, мисс… Прис.
— Моя фамилия не так читается, — сквозь зубы цедит Хлоя. — Что, в приютах запрещены медикаменты?
Ее вопрос остается без ответа — они подходят к другой комнате, чуть более строгой и менее многолюдной; здесь ряд в ряд стоят с десяток кроватей, половина из которых пусты и застелены, на остальных сидят подростки от четырнадцати до семнадцати лет.
Хлоя шарахается назад и в сотый раз за вечер давит в себе желание сбежать.
Все как один похожи на Макс — худые, плоские тела в цветных полосатых пижамах и нелепых растянутых носках, с растрепанными, подстриженными до плеч волосами, острыми скулами, словно затянутыми пеленой глазами и ломаными движениями, будто они деревянные марионетки, управляемые кукловодом.