И отключается.
Время никогда не играет по правилам, оно создает свои — и сразу же нарушает их.
Макс открывает глаза на глубине — Бездна вновь проглатывает ее, забыв прожевать, и бросает на самое дно — идеально гладкое, словно у стакана; чуть присыпанное сверху песком, без единого камешка или растения.
Здесь все так же тихо, так же спокойно и умиротворенно; Бездна больше не пугает ее так, как когда-то, теперь она убежище, куда не добраться времени.
Защитный механизм.
Макс оборачивается — волосы влажными лентами обвивают ее совершенно сухое лицо — на скалах сидят люди-призраки, которых она никогда раньше не видела.
Или все же?..
Худая, высушенная блондинка; высокий парень с острыми скулами; Хлоя, едва-едва видимая, со стертыми на веках узорами. Макс кое-как добирается до них, отталкиваясь ногами от стеклянного дна, вглядывается в лица: глаза закрыты у всех, кроме юноши.
Макс знает, что это значит.
Мертвые видят лучше, чем живые.
У юноши прямые светлые волосы и голубые глаза, в которых ничего не отражается, тусклые, погасшие, замерзшие; она легонько трогает его кончиками пальцев — рука насквозь проходит сквозь ледяную плоть и ударяется о каменную скалу.
Макс узнает.
Так узнают труп своего врага в реке; тело того, чьего имени не знаешь, но подсознательно считаешь угрозой сам факт его существования.
Мертвец холоден и бел, спокоен и неподвижен, словно вживленный в скалу; он будто бы спит в воде, но Макс понимает, что трупы не появляются в Бездне просто так. Бездна не из таких.
Она вскидывает ладонь.
Пустые глаза наполняются болью и смыслом, тело дергается, рвется, мечется; изо рта вырываются пузырьки воздуха, и Макс видит — прокаленная ложка, жгут, тонкая игла; к горлу клубком подступает муть, и что-то черное, липкое, грязное присасывается к его груди; сидит, тянет, мешает; и от этой мглы не избавиться, не сбежать, потому что это убивает.
Чернота на миг отрывается от его нутра, поднимает голову и слепыми глазами смотрит на Колфилд.
Макс знает: Нейтана Прескотта больше нет.
*
Хлоя заводит мотор — город давит ее движением, хаосом, беспорядком, — и мчится через Уилламет на другую сторону Портленда.
Ей нужно найти Колфилд.
Странная девочка, думает Прайс, — вспоровшая живот по одной линии, погрузившая туда свои маленькие ладони, покопавшись во внутренностях, стянув все ребра и вытащив наружу сердце; странная девочка, думает Прайс, — бьющаяся и отрицающая, а потом принимающая на веру все слова; да скажи ей Хлоя, что луна квадратная — Макс бы поверила. Странная девочка, думает Прайс, ладонями сильнее сжимая руль, она убаюкивала бури, а после снова вызывала их, разрушив весь город, убив ее семью; да только Хлоя не чувствует ярости или злости, лишь тупую, ноющую, дурацкую боль, которая давным-давно, на самом-то деле, прошла. Странная девочка, думает Прайс, — не сумевшая вовремя повзрослеть или же, наоборот, выросшая слишком рано: мудрые глаза, вековая усталость, чистейшее спокойствие; время, обвитое вокруг шеи и изредко напоминающее о себе.
Я сильнее, говорила ей Макс, я всем назло выдержу. Ради тебя. Ради меня. Ради нас.
Хлое кажется, что ее бьют по спине плетью — и нога выжимает девяносто; да только плеть и так не может найти живое место на ее спине — там сплошные ножи да иголки; Хлою подташнивает от этого чувства.
Дома у Макс пусто и заброшенно, только смятое одеяло напоминает о том, что здесь кто-то когда-то жил; окна распахнуты, дверь не заперта, заходи да садись, вспомни, как все было; как целовались на подоконнике, засыпали вместе, перетаскивали вещи, вспомни, как любила пить чай со специями, как отдавалась или брала, как завоевывала и пыталась влюбиться сама, вспомни, вспомни.
И Хлоя вспоминает, это словно выстрел-осечка-мимо, словно заряженный пистолет, взведенный курок, квинтэссенция драмы, что так любила Рейчел: любовь и ненависть, ярость и прощение; и Хлое больно, ломающе-колко, она словно сорванное яблоко, надкушенное и выброшенное.
Мы всегда будем любить тебя.
Хлоя знает, куда ей нужно. Она знает, где искать Макс — не выяснить отношения, не поговорить по душам, не покричать друг на друга, она просто хочет ее найти.
Потому что — часы все еще стоят.
Потому что — шестнадцать пятнадцать.
Потому что — так будет правильно.
И пока Хлоя едет в Аркадию, пока сигналит всем машинам, что смеют ее задерживать, пока сверяется с навигатором — время не сдвигается ни на секунду.
Мимо проносятся горы, мелкие городки, парки, заповедники; мимо проносятся одинокие машины, облака и солнечные лучи; проносятся — и гаснут, нависая над Аркадией тяжелыми тучами.
Там всегда будет дождь, напоминает себе Хлоя.
Что же так тянет меня, думает Прайс, на какие-то подвиги, катастрофы, сражения; может, я в детстве хотела быть рыцарем?
Вспоминает: нет, не хотела.
«Перемотать время, чтобы посмотреть на ваш с Рейчел поцелуй», — говорит Макс.
Перемотать время. Чтобы посмотреть. На поцелуй. С Рейчел.
Хлоя и не помнит, о чем идет речь, — они с Эмбер целовались достаточно часто, чтобы на них смотрели, и достаточно сильно, чтобы после болели губы, и какой именно поцелуй подсмотрела маленькая Макс, Хлоя не знает.
Может быть, все.
Может быть, только один.
Можно ли оправдать смерть всего города тем, что маленькой девочке просто захотелось посмотреть?
Можно ли винить ее саму в том, что именно тогда ее губы поцеловали Рейчел, наверное, в последний раз перед бурей?
Банкс Хлоя пролетает на скорости больше сотни километров в час.
Она скорее чувствует, чем видит: до Аркадии остается меньше пятнадцати минут, и первые мелкие капли дождя начинают барабанить по лобовому стеклу; Хлоя включает дворники.
К маяку она едет по тому пути, которым восемь лет назад пыталась добраться до родного дома: через лес, в обход, по серпантину выезжая на извилистую скалу, и даже The Cranberries исполняют ту же песню, что и тогда.
Вот только в этот раз она не боится закурить или открыть окно — дождем ее не напугать, а салон и без того пропах сигаретами. Грома не предвидится, только сильный, мощный поток воды, обрушившийся сверху, все никак не перестает бить по крыше.
Хорошо, хоть не скалы, как-то отрешенно думает Хлоя, чувствуя нарастающий улей пчел в животе.
Она найдет Макс. Она это знает.
Маяк черным замком возвышается перед ней.
====== двадцать три. ======
Кажется, что меня удерживали в каком-то сонном состоянии;
Турист в просыпающемся мире, никогда не проснувшийся;
Ни поцелуй, ни доброе слово не могли пробудить меня,
Пока я не осознала, что причиной этого была ты.*
На глубине нет места хитрости и переплетению судеб и интриг, на глубине всегда тихо и спокойно; Макс краешком сознания вспоминает, как в детстве видела в какой-то книге большую надпись «все беды от моря»; она тогда еще подумала: да какие беды, море — это же просто соленая вода, какая чушь.
А потом появился шторм, пришедший в их бухту без спроса.
В Бездне все другое — здесь скалы врезаны в море навеки, кораллы яркими пятнами выделяются на их склонах; но Бездна сегодня отличается от привычной — манящая и чарующая, звонко кричащая, напоминающая о себе, волнующая и гудящая, словно потревоженная мрачными мыслями; и Макс хочется сделать вдох — ощутить этот мрак альвеолами легких, которые будут трепетать от едкой, ядовитой черноты.
Она смотрит себе под ноги — там, на некогда чистом песчаном дне, по которому можно было без труда сделать несколько шагов, поймать рыбу в ладонь или сорвать на память глубоководный цветок, теперь, словно огромные туши мертвых китов, лежат корабли — фрегаты, галеоны, крейсеры и бриги; зацепившись за ванты, болтаются жемчужные паруса. Тяжелые якоря навсегда пригвоздили их к земле; и клочья порванных флагов цепляются за бушприты; разбитые мачты занесены крупными кристаллами песка.