Райзман склонился над Борцовым, проверил пульс на шее и повернул ему голову. Публика отпрянула. Нет, лицо Ивана Ивановича выглядело не столь ужасно, как лицо упившегося до посинения Лукьянца. Цвет оно имело всего лишь бледный с прозеленью, а с губ текли пенистые слюни. На лбу, носу и подбородке были заметные ссадины от ступенек.
- Несите одеяло, - буркнул Ефим Ильич, подтягивая безжизненное тело, так что он легло горизонтально попрек площадки.
- Фима, что с ним? – вопросил Лео. – Он жив?
- Пока жив, - вздохнул доктор. И, видя, что за одеялом никто так и отправился, внезапно заорал: - Вы что, хотите, чтобы он так и лежал?! Одеяло давайте! Или плед! И диван в гостиной освободите!
Сима и Лео плечом к плечу ринулись за пледом.
- Вызывать скорую? – деловито осведомился Валентин.
- Нет, духов святых! – вызверился окончательно разозлившийся Райзман. – Конечно, вызывай! Скажи, отравление. Но… - тут он понюхал лицо Борцова, - Но не только алкогольное. Какой-то дряни он наелся.
- Может, бледных поганок? – пискнула Полина. Ефим Ильич коротко глянул на неё и пожал плечами. Думаю, он давно проклял день, когда решил обзавестись дачей по соседству с Каховскими. Лично я бы не хотела ежедневно, да ещё и не по разу носиться к кому-то с неотложной помощью. Но Райзман свято чтил клятву Гиппократа и ни разу не возроптал.
Валентин закончил разговор с диспетчером «скорой» и буркнул: - Уже едут. - Потом, обернувшись ко мне, шепнул: - Пошли. Тут без нас зрителей хватает.
Поднявшись на второй этаж, я первым делом заглянула к Верочке и обнаружила, что она мирно спит с включенной настольной лампой. Я закрыла лежащий на кровати ноутбук и переложила его на стол. Подумала и не стала выключать свет. Будь в детской вторая кровать или нормальное кресло, я бы осталась ночевать с девочкой. Но ничего подходящего для сна не нашлось, а спать на полу или в детском кресле-мешке это как-то чересчур. И я отправилась к Валентину, чтобы закончить прерванный разговор.
Снизу доносились голоса, какой-то стук и возгласы. По лестнице поднимались Ирма и Полина.
- Это жесть, - бормотала Полина. – Я, наверное, уеду из этого дурдома.
- И на похороны отца не останешься? – холодно поинтересовалась Ирма.
- Отцу уже все равно, а мне жизнь дорога! Тут все время кого-то…
- Что, кого-то? Что? Лукьянец допился до свинского состояния. И Иван, скорее всего, тоже. Полька, у тебя коньяка или бренди нет? – непоследовательно поинтересовалась Ирма.
- Тоже хочешь набухаться? Впрочем, хорошая идея. У меня где-то был скотч из дьюти-фри. Пошли, систер, хряпнем по стакашке. Помнишь, как Андрей утащил из бара отца бутылку какого-то пойла и мы дегустировали его у реки? А потом всех тошнило…
Обе прошли мимо меня, как мимо пустого места. В воздухе смешались запахи духов – сладко-приторный и холодно-травяной. Выждав, пока сестры скроются в комнате Полины, я поднялась на третий этаж.
Валентин задумчиво сидел над разложенными коробочками со своим лекарством.
- Опять сравниваешь таблетки?
- Пересчитываю. Вспоминаю, сколько их должно было остаться. Упаковки мне хватает на десять дней. А тут… одна. Две, три, семь. Но должно быть восемь - на два месяца.
- Погоди… Думаешь, кто-то отравил Борцова твоим лекарством?
- Я не уверен, но все в доме знали, что эти пилюли нельзя принимать с алкоголем. Знаешь, какую силу воли я отрастил, постоянно отказываясь даже от рюмки вишневой наливки. А иначе, сказано в инструкции – обмороки, галлюцинации и брадикардия. Как думаешь, у Ваньки был обморок или эта самая брадикардия?
- Понятия не имею. Хотя обморок мы все наблюдали. Вернее, его последствия. Вэл, нужно срочно сказать об этом, – я кивнула на коробочки: - врачам «скорой».
- Ты права, Сашка. Подожди, я быстро.
С этими словами Валентин схватил одну из упаковок и выскочил из комнаты.
Но быстро у него не получилось. От скуки я сначала рассматривала гравюры на стенах и книги на полках объемистого шкафа. Потом выбрала одну – биографию Наполеона – и села с ней на кровать. Потом прилегла. Последнее, что я помню – портрет Жозефины Богарне в коралловых бусах.
Утро началось с храпа. В изумлении я открыла глаза и села. Солнечные лучи тыкались в задернутые шторы. Оказывается, я всю ночь проспала на кровати Валентина, заботливо укрытая мягким пледом. «Наполеон» лежал на прикроватной тумбочке.
Храп повторился, и я обнаружила дрыхнущего на полу в спальном мешке хозяина комнаты. Под его головой была одна из двух подушек в клетчатых наволочках. Стараясь не шуметь, я сползла с кровати, осторожно выглянула за дверь и, никого не обнаружив, шмыгнула в свою комнату. Неудобно получилось.