Откуда оно взялось?.. Почему все время с нами?.. Вот и в моем тексте эта уголовщина присутствует куда больше, чем хотелось бы.
Я, без малого, ровесник этой страны, и на склоне лет понял и могу сказать: тотальная уголовщина заложена в фундамент нашей государственной системы, вместе со всеобщим насилием и всеобщей нищетой. От нее нет спасения — она угнездилась в основании партийно-государственного устройства, всего репрессивного аппарата (в одном месте больше, в другом — меньше), в так называемых (извините!) правоохранительных органах, во всей массе трудового и прослойках паразитического люда и, наконец, в непомерном монстре военного организма. Уголовщина, блатнячество и беспредел пронизали все — лексику, способ одеваться, а следовательно, и моду, песенное творчество и музыку, поэзию, конечно же, литературу, систему отношений в семье, на работе, на улице, в учреждении, на самых высоких ступенях государственной иерархической лестницы — саму систему мышления. Уголовщина просочилась повсюду и постепенно начала заполнять армию. А это уж и вовсе беспредельная катастрофа!.. Военные дольше всех продержались. Но в конце концов не выдержали и они — рухнули.
...Когда работа по созданию опытной установки уже завершилась, у меня стало немного больше свободного времени и снова потянуло к живописи. Я набрался смелости и предложил нашей славной начальнице лаборатории написать маслом ее портрет. Ольга Владимировна согласилась. Первый сеанс состоялся в воскресенье. Ольга Владимировна надела очень элегантную кофточку цвета морской волны. Этот цвет хорошо сочетался с почти таким же цветом ее глаз; светлые золотистые волосы и яркая губная помада... Такой я свою начальницу никогда не видел. На работе она носила белый халат, и в нем казалась намного старше своих тридцати лет. Оказалось, мы были ровесники... Я толком не знал, как следует вести себя с ней. Со мной она держалась просто, и я вскоре освоился и уже чувствовал себя гораздо свободнее. Работа продолжалась несколько воскресений. Портрет с каждым разом приобретал все большее сходство и, как говорят художники, вызревал. Близилось завершение. Но однажды в лабораторию неожиданно заявился сам начальник ОМЦ. На меня даже и не взглянул, сухо, недобро сказал:
— Ольга Владимировна, прошу зайти ко мне.
Не знаю, какой разговор произошел у него в кабинете. Ольга Владимировна вернулась очень взволнованной, в глазах стояли злые, сдержанные слезы...
— Дурак. Ничтожество! — произнесла она, как бы продолжая разговор с ним, а не со мной. — Во всем готов видеть... Подонок! — Она уже не могла себя сдержать.
В понедельник Ольга Владимировна не вышла на работу. А во вторник позвала меня и сказала, что приказом начальника я отчислен из ОМЦ. Об этом она очень сожалеет и считает себя виноватой.
— Единственное, что мне удалось для вас сделать, — это добиться перевода в ремонтно-строительную контору, на должность инженера. Вам там будет неплохо. Начальник конторы Рождественский Серафим Алексеевич очень приличный человек. С ним я уже обо всем договорилась.
Мы попрощались дружески Я дал себе слово никогда больше не браться за кисти по доброй воле. Словно сломалось что-то внутри.
37. Давай иди — лепи подвиги!
Нетрудно догадаться, в каком настроении явился я в эту стройконтору. Начальника не было, и меня принял главный инженер Офанасов. Мы друг другу сразу не очень понравились, и разговор у нас не получился. Офанасов заявил, что инженер ему не нужен. Я собирался уже уйти, но в это время появился сам начальник, двухметрового роста человек с фигурой атлета. Когда он узнал, кто я, сразу пригласил в свой кабинет. Сказал, что в общих чертах знает мою историю и выразил надежду, что мы сработаемся. Мне отвели небольшое помещение в служебном бараке и сразу загрузили проектно-сметной работой. Серафим Алексеевич действительно оказался приличным человеком, а с Офанасовым скоро установились нормальные рабочие отношения. У него не было инженерного образования, в прошлом партийный работник, в технических вопросах разбирался слабо, часто обращался ко мне за помощью, а иногда даже перекладывал на меня свои прямые обязанности.
По ходатайству Серафима Алексеевича, лагерная администрация засчитывала мне теперь один день за полтора, тогда как в ОМЦ шел день за день. Так что в этом отношении здесь оказалось даже лучше.
Наступило короткое норильское лето. Солнце совсем не заходило за горизонт. Бурно зазеленела и расцвела тундра. Никогда не думал, что здесь может быть такое обилие цветов. К сожалению, все они были без запаха. Это отдавало какой-то искусственностью, действовало удручающе. Порой среди бела дня начинал мерещиться аромат подмосковного луга. Но это были уже полные галлюцинации. О продолжительности лета норильчане шутят: «У нас двенадцать месяцев зима, остальное лето». Фактически лето здесь длится в среднем не больше месяца. За это время прогревается верхний слой водоемов, и смелый да решительный может даже искупаться, потом погреться на южных склонах холмов, созерцая покрытые снегом и льдом северные склоны.