Из подвала в Бадене Сокола отправили в лагерь военнопленных под Веной и собирались этапировать прямиком в Сибирь Там бы он надежно затерялся. Но не тут-то было — это был не тот человек, не для этого он прошел всю школу опаснейшего подполья. Он не стал испытывать судьбу на прочность, тут же совершил побег из лагеря и сам явился в советскую комендатуру Его встретили с радостным удивлением: дескать «чего только наши не учудят от усердия и неразберихи?!»... Внезапное исчезновение главы венской полиции поразило военных. Комендант города объявил о его розыске. Благодатову было нетрудно догадаться, кто, вопреки его желанию, хотел по-своему распорядиться судьбой героя Сопротивления. Сокола больше не пытались арестовать. Всесильная абакумовская служба СМЕРШ порой, вероятно, все-таки пасовала перед боевыми частями армии, опасаясь прямой конфронтации.
Но вернемся снова в подвал обреченных, где я каждую ночь ждал исполнения майорской угрозы и уже как-то даже свыкся с этой мыслью. Но было обидно погибать по вине какого-то карьериста после стольких испытаний! Одних побегов, совершенных мной в тылу у немцев, я насчитывал четыре... А теперь начал подумывать о пятом.
Все чаще поглядывал я на зарешеченное оконце под потолком. Оно напоминало мне о побеге из жандармерии в Сумах Размеры оконца и его расположение поразительно совпадали Только здесь оно выходило на застекленную террасу, где постоянно находился часовой. Правда, ночью он нередко засыпал, слышен был его храп. Однажды, когда нас выводили на оправку я незаметно подобрал небольшой металлический стержень. С его помощью можно отогнуть крепление решетки. Я понимал, что шансов на удачный побег очень мало. Но когда и где их у меня было много?.. Все сильнее ощущалась слабость от пребывания уже около месяца в сыром подвале, настолько тесном, что можно было лежать только на боку. От недостатка кислорода часто наступало обморочное состояние. С каждым днем обмороки становились все продолжительнее. Я стал терять последнюю надежду на восстановление справедливости.
Вероятно, я все-таки попытался бы бежать, если бы не странный и, как мне показалось, предостерегающий сон. А приснилась мне — собственная казнь. Но не от пули карателя, и не на виселице, что однажды чуть ли не свершилось наяву, когда я пробирался по немецким тылам в Сумы, на конспиративную базу. На этот раз орудием казни была гильотина, но не та, что рубила головы в эссенской тюрьме тем, кто наполнял песком вместо взрывчатки бомбы и снаряды, выводил из строя оборудование, наносил ущерб военному производству. Моя гильотина была плодом воображения, сложившимся по описаниям эпохи французских королей, Людовиков. Ее нож был похож на огромный сверкающий полумесяц. Чтобы видеть, как он опускается мне на голову, я повернулся на спину (так делал при бомбежках, чтобы видеть, куда летят бомбы). Нож опускался почему-то очень медленно. Но вот он коснулся моей открытой шеи... Почувствовав прикосновение холодного железа, я проснулся... В шею упирался припрятанный во внутренний карман стрежень. Я посчитал сон вещим и отложил побег.
Прошло больше недели. Меня вызвали снова. Когда поднимался, потерял сознание и пришел в себя в незнакомом кабинете. Передо мной сидел молодой темноволосый капитан. Он представился офицером фронтовой разведки. Протянул пачку «Казбека», предложил закурить. После первой затяжки у меня голова пошла кругом, и я испугался, что снова потеряю сознание. Но все обошлось. Капитан, видимо, располагал какими-то новыми данными. Это чувствовалось по его нормальному, ровному отношению ко мне. А это само по себе уже подарок. На протяжении нескольких часов, с небольшими перерывами, он внимательно слушал мой рассказ, делал пометки в блокноте. Не скрыл своего негодования, когда узнал, что смершевец, ею фамилия — Зарубин, уничтожил почти все документы. Капитан пообещал, что постарается их восстановить, и ему в какой-то степени это удалось.
Позже меня ознакомили с некоторыми из этих документов. Они касались моей деятельности в венском подполье. Среди документов оказалось и письменное свидетельство Эрны о моем участии в движении Сопротивления. Читая его, я был тронут сердечной теплотой, с какой она отзывалась обо мне, но был немало удивлен тому, что на прямой вопрос следователя: «Были ли вы в интимных отношениях с Вальдемаром фон Витманном, гражданином СССР», она ответила: «Да, была».
Трудно сказать, какой смысл придавала она словам «интимные отношения». Мы не успели стать мужем и женой. Сначала потому, что встречались только в совместных операциях, и нам было не до проявления наших чувств, а когда поняли, что должны быть вместе, решили подождать, когда можно будет вступить в законный брак. Таковы были ее убеждения — и мои. И она, и я считали брак таинством. Мы искренне любили друг друга. Но, видимо, нам не суждено было быть вместе. Мне никогда больше не пришлось повидаться ни с Эрной, ни с моей первой школьной любовью — Галиной Вольпе, бесследно исчезнувшей в зловещем 1937 году.