Завершалась моя перекатная дорога войны. За кулисами этого скверного и затянувшегося спектакля произошло что-то непонятное. Какие-то декорации сдвинулись, какие-то рухнули — «следствие было прекращено». Редчайший случай в системе бесправия и беспредела.
О судьбе Сокола и других моих товарищей по Сопротивлению я долгое время ничего не знал. А в 1968 году в газете прочел о том, что в Москве заканчивает работу выставка, посвященная австрийскому движению Сопротивления (сообщение об открытии выставки мне нигде не встречалось, вероятно, его вообще не было). Оказывается, в Москву приезжал его руководитель Сокол, но пробыл всего два дня. Я узнал об этом, когда он уже улетел.
Кез долгое время был полицай-президентом Вены. Оба они — почетные граждане республики. О них там написаны книги. Австрия чтит своих героев и не ждет, когда они умрут, чтобы воздать им должное.
В Вене и Бадене есть даже музеи, посвященные борьбе движения Сопротивления. Венцы также чтят память казненных героев. На могиле Бидермана, Гута и Рашке на Хитцингерском кладбище всегда живые цветы.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Мы всё проходили,
Мы всё проходили.
Друг другу мы головы лихо рубили.
Мы в тюрьмы друг друга сажали азартно.
Азартно кромсали державные карты.
Мы лагерный номер себе вышивали.
Любили великих, потом проклинали.
Алкали и лгали, алкали и лгали.
Мы всё позабыли,
Мы всё позабыли.
Друг друга поэтому снова убили.
Валерий Кравец, норильский поэт
24. С возвращеньицем!
После воссоздания независимой центральной Республики Австрия, согласно договору, часть наших войск покидала Вену. В одном из эшелонов отправляли и меня. Перед отправкой на вокзал во дворе особняка, где размещалось руководство СМЕРШа, я увидел группу людей в штатском. На одном из них сразу признал свой серый костюм и желтые ботинки, а на другом мой светлый летний плащ и шляпу. Видимо, офицеры СМЕРШа вживались в новые роли в качестве «гражданских лиц». Они оставались в независимой Австрийской Республике... Но почему-то в чужой одежде... Мне же предстояло катить на Родину налегке, в казенном телячьем вагоне, разделенном на три примерно равные части легкими перегородками из колючей проволоки; два загона скотских для людей, посредине пространство для двоих конвоиров. Оба загона уже были переполнены. Люди размещались полулежа, по принципу спортивной фигуры «ромашка» — ногами к центру загона, спинами упираясь в стенки. Количество людей значительно превышало отведенную площадь. Это особенно ощущалось в центре, где ногам не хватало места — из обутых ступней образовалась целая пирамида. Тому, чьи ноги были внизу, не то чтобы выбраться, даже переменить позу было невозможно. А путь предстоял долгий. В полу вагона имелось квадратное отверстие размером примерно 10 х 10 сантиметров... уж извините, для оправления естественных надобностей. Я понимаю — читать трудно!.. Но оправляться в такую форточку еще труднее, особенно на полном ходу поезда!! А вот пробраться к этому опрокинутому оконцу было практически невозможно.
Моими ближайшими соседями оказались кубанские казаки Александр и Алексей. Первый был денщиком генерала Шкуро, второй — состоял в личной охране премьер-министра Италии Бономи. Немного поодаль дремал их земляк, родной брат атамана казачьей колонии в Италии — Даманов, было несколько советских офицеров, побывавших в немецком плену. Здесь же был и офицер штаба подразделения власовской армии, дислоцированной на западе Германии. В противоположной стороне загона находились иностранцы, в том числе один швейцарский коммерсант. Кто были остальные, не знаю. Разговоры в загонах, особенно на нерусском языке, пресекались конвоирами довольно резко. Да и не до разговоров было. Невыносимая духота (август месяц), постоянная жажда. Воду давали два раза в день, по ведру на загон. Кружек не было, пили из ведра. Вскоре началась повальная дизентерия. Оправлялись уже под себя. И, конечно, тучи мух. Они облепляли лицо... Я вспомнил, как это было под Харьковом, возле раненых. Здесь их было еще больше, и они, как зараза, висели в воздухе и нажужживали смерть... Первым умер швейцарский коммерсант. Потом еще несколько человек. Через неделю стало чуть посвободнее. Эшелон часто останавливался на полустанках. Умерших выносили на плащ-палатках и тут же закапывали в общей яме. Когда конвойные, разморенные духотой, дремали, мы негромко разговаривали между собой. Сашка, денщик Шкуро, рассказывал: