Услышав такое, я невольно рассмеялся.
— Если так, то вам придется освободить меня. Это явная нелепость.
— Ну что ж, увидим...
Снова каждую ночь допросы. Только я засыпал, входил надзиратель, тряс меня, спрашивал фамилию, хотя в камере я был один, и вел к следователю. Допрос продолжался до утра. Следователь часто отлучался и его подменял человек в штатском, который внешне немного походил на меня.
Этого человека интересовала Вена, мои связи, круг знакомых, подробное описание города, характерные особенности венцев, система образования и многое другое. На следователя он не походил, и его роль так и осталась непонятной, хотя...
Утром, незадолго по подъема, меня приводили в камеру. Я раздевался, тут же засыпал. Но объявляли подъем, и я должен был подниматься.
Днем спать не разрешалось. Лежак убирался в нишу на стене. Если я садился спиной к двери и начинал дремать, тут же раздавался стук в дверь, и надзиратель требовал, чтоб я сел лицом к двери. Тогда я приноровился дремать, стоя около двери, спиной к глазку. Но и эта уловка скоро была разгадана. Надзиратель стал требовать, чтобы я стоял лицом к глазку.
Обычно допрос начинался с вопроса: «Ну что надумал?..»
Однажды следователь заявил:
— Вот ты стараешься выгородить своих друзей по Половинке, — и он назвал Виктора Ивановича и Лиду. — А они дали показания против тебя. — В доказательство он потрясал какими-то бумажками, но не показывал, что в них написано. — А ты все упорствуешь, не хочешь сознаться. Твоя подружка уже спуталась с главным инженером шахты.
Как выяснилось позже, Лида в это время находилась в больнице. После моего вынужденного отъезда у нее было сильное нервное потрясение, а выйдя из больницы, она приехала в Москву и некоторое время жила у нас дома, добивалась разрешения на свидание со мной, но, разумеется, не получила.
Ночные допросы, страшная пытка лишением сна продолжались теперь непрерывно, даже по воскресеньям. Когда подошли к венским событиям, я умолчал о совместной операции движения Сопротивления с частями 3-го Украинского фронта по освобождению Вены. Моя причастность к этой операции и знание полной правды о ней едва не стоили мне жизни тогда, в сорок пятом.
Нынешние последователи смершевцев, не жалея сил в интересах собственной карьеры, добивались от меня признания в связях с английской разведкой!
Я был на грани помешательства. Еще немного, и я сознался бы в любом преступлении, даже в связях с преисподней. Но в самый критический момент, когда нервная система была истощена до предела, где-то внутри меня зазвучала музыка. Она была подобна прохладной струе воды, утоляющей многодневную жажду. Это музыка заполнила меня всего, перенесла в какой-то другой мир, где не было ни тюрьмы, ни следователя.
И хотя я отчетливо видел его за столом, дымящего «Казбеком», и даже отвечал на его вопросы, но все это было уже как бы помимо меня.
Я наслаждался чудесной мелодией и чувствовал, как отдыхают мой мозг и все тело. Это было невероятно. Когда перед подъемом меня привели в камеру, я совсем не хотел спать.
Все это пришло как спасение, было похоже на какую-то космическую подпитку, на Святую Защиту... И это уже не в первый раз! Было над чем задуматься...
В этот день надзиратель ни разу не стучал в дверь. Я с нетерпением ждал допроса, чтобы снова услышать чудесную музыку. И она зазвучала снова, как только я опустился на табурет в кабинете следователя. Он, видимо, заметил перемену во мне, но не мог понять причину. Вроде бы все делал по инструкции, и эта методика всегда срабатывала. А тут вдруг осечка. Он стал нервничать, больше курить, часто отлучался. Обычно уравновешенный, срывался, начинал кричать. Даже однажды чуть не ударил, когда я на очередной его выпад сказал:
— Это вы делаете преступниками честных людей.
Он вплотную подошел ко мне и прошипел сквозь зубы:
— Тебе это дорого обойдется, я загоню тебя туда, где Макар телят не гонял, оттуда уже не убежишь.
Забегая вперед, скажу — эту угрозу он выполнил...
Несмотря на все старания следователя, с Интеллидженс Сервис у него ничего не получалось. Я научился управлять спасительной музыкой. Делал ее звучание громким, когда нужно было заглушить его брань, и видел только шевелящиеся губы, как в кино, когда пропадает звук, или уменьшал громкость, когда нужно было сосредоточиться. Следователь недоумевал.
Дважды меня возили на Лубянку, держали там часами в «стоячей камере», когда ноги затекают и немеют до полного одеревенения. Меня тщательно обследовали их врачи, задавали разные вопросы — хотели, видимо, выяснить, как у меня с психикой. А еще: откуда это у меня рубцы от ранений, сделанные, видите ли, не «фронтовым способом» (металлическими зажимами), а профессиональным игольно-ниточным швом?..