— Значит, захотелось моряку тихой жизни?
Опять упреки! Четыре года не виделись, а встретились, так и сказать друг другу, кроме упреков, нечего! Вот тебе и друг! Вот тебе и флотский товарищ!
— Эх ты, мелкобуржуазная стихия, собственническая психология, — выговаривал Виктор.
Самое обидное было в том, что эти слова Прохор уже слышал однажды. Их сказали ему ребята, уехавшие в Братск. Поезд должен был вот-вот тронуться. Ребята шумно распихивали по полкам вещевые мешки, свертки и тяжелые чемоданы.
— А где твои вещи, Прохор? — спросил Женька Валуйский.
— Скорее тащи их, опоздаешь! — загалдели ребята.
— Я с вами, хлопцы, не поеду, — негромко ответил Прохор.
Как он ждал этого четвертого свистка, как ему хотелось, чтобы поезд скорее двинулся ветру навстречу. А он стоял. Стоял целую вечность. И целую вечность молча смотрели на Прохора изумленные товарищи.
— Ты некрасиво шутишь, — сказал наконец Валуйский.
— Я не шучу.
— Он шутил раньше, когда говорил, что до флота работал в колхозе, — съехидничал Карамышев. — Ему начхать, что гидростройке до крайности водолазы нужны. Он уже где-то присмотрел себе тепленькое местечко. Это же ярко выраженный единоличник, мелкобуржуазная стихия.
— Для него коллектив — тьфу! — сказал, отворачиваясь, Круглик.
— Отсталый элемент, — тоже отвернулся Зверев.
— Шкурник. Уйди отсюда, — глядя на пол, подытожил Валуйский.
В это время паровоз дернул. Ступенька вагона вылетела у Прохора из-под ног. Сколько ни бежал он за поездом, никто не выглянул из окна…
Но ведь то ребята. Они после службы ехали в Братск и, значит, имели право так осуждать Прохора. А Олефиренко? Что ему надо? По какому праву? Сам, небось… Ну и что с того, что Валуйский написал ему письмо?
— Знал бы, что ты такой бессознательной медузой окажешься, не стал бы и руки о тебя марать.
— Ну, знаешь, Виктор, то, что я снова попал к тебе в подчинение, не дает тебе права оскорблять меня. Чего ты выставляешься передо мной? Нужен тебе — бери, не нужен — давай пакет, снова пойду в отдел кадров.
Виктор помолчал, нарисовал пальцем на стекле замысловатый вензель и повернулся к Прохору, сухой, далекий, холодным.
— Если бы «Руслану» не нужен был до зарезу опытный старший водолаз, выгнал бы я тебя после этих слов к чертовой матери… Ну, а теперь слушай, что говорить буду. Трогательная встреча старых друзей не состоялась. Они не душили друг друга в крепких мужских объятиях, не хлопали друг друга по спине и не восклицали: «А помнишь…» Они забыли друг друга. Навсегда. Понял?.. Они не служили вместе. Один будет именоваться товарищем Демичем, второй — капитаном Олефиренко… В общем — без фамильярностей. Понял? Есть на «Руслане» опытный водолаз, старший спусковой станции номер один Арсен Васильевич Качур. Советую к нему обращаться за помощью, справками и консультациями… Ставлю в известность: экипаж борется за звание коллектива коммунистического труда, и персонам, жаждущим сладкой жизни, придется нелегко. Об этом вам, товарищ Демич, следует подумать. Да и вообще имейте в виду, что «Руслан» не райские кущи. Как и всякое водолазное судно, он мало оборудован для уюта и тихой радости. Завтра с утра, — не переводя духа и не давая Прохору вставить слово, продолжал капитан, — примете у Качура спусковую станцию номер два. Я с ним уже говорил о вас. А сейчас: оревуар, как говорят французы.
И Олефиренко по-военному приложил руку к широченной фуражке с крохотным нахимовским козырьком.
УТРО НА «РУСЛАНЕ»
В кубрике что-то случилось: загудело, зазвенело, будто где-то далеко и часто забили в колокол. Прохор схватился с койки и поставил ноги на палубу прежде, чем открыл глаза. Высокий, худой, голый по пояс мужчина изо всех сил тузил надувную боксерскую грушу. Под градом частых и сильных ударов груша звенела, подпрыгивала, дрожала и билась о гудящий подволок. Койки были уже заправлены. Сквозь иллюминатор и входной люк вливались широкие золотистые потоки утреннего солнца.
«Проспал подъем», — подхватился Прохор, но тут же вспомнил, что он уже не на военном корабле, а на гражданском «Руслане». Сверху, через входной люк, послышались отрывистые команды, шуршание и топот ног по палубе, точь-в-точь как во время утренней зарядки. Наскоро натянув матросские брюки и схватив с тумбочки полотенце, Прохор бросился к трапу. Долговязый боксер не обратил на Прохора никакого внимания и, чуть не задев его перчаткой во время очередного «хука», продолжал сосредоточенно и равнодушно молотить резинового противника…