Петр Поляков
СИНЕЕ БЕЗМОЛВИЕ
В эту ночь последние войска, оборонявшие Севастополь, были сосредоточены на основном приморском аэродроме. Небо над аэродромом резали трассирующие снаряды и пули, а на земле почти непрерывно рвались снаряды и мины.
И все-таки аэродром жил: транспортные самолеты на бреющем полете неожиданно появлялись из ночной мглы и садились на изуродованную летную площадку, чтобы через несколько минут вновь подняться в воздух. И после каждого их рейса все меньше и меньше оставалось людей на аэродроме.
Еще несколько рейсов, и в самолеты сели хозяева аэродрома. В это время к старшине Василию Булатову подошел старший инженер.
— Вы, товарищ Булатов, остаетесь здесь, — прокричал он.
Булатов привычно ответил «есть!» и козырнул.
Ответил и вдруг почувствовал, что тоскливо, пусто стало на душе. Остаться здесь, в этом аду? Ведь еще пять минут назад он радовался, что скоро вырвется отсюда, что скоро отдохнет впервые за последние месяцы… Но что ж, служба остается службой: приказ должен быть выполнен.
Булатов глубоко вздохнул и еще раз сказал теперь уже спокойным, полным решимости голосом:
— Есть остаться здесь.
Инженер кивнул головой, словно он не ожидал иного ответа, и продолжал:
— Уничтожьте здесь все: ничего не должно попасть в руки врага… Оставляем вам полуторку и двух матросов. Вы — старший. Володин был раньше назначен, да убило его сейчас… Все ясно?
— Так точно.
— К часу ночи все должно быть уничтожено. Полуторку вам оставляем, чтобы быстрей управиться… Потом идите к бухточке, что возле Плавучей батареи. Там вас будет ждать катер.
Инженер замолчал.
— Выполним, — начал Булатов и не закончил: инженер неожиданно обнял его, привлек к себе и поцеловал.
А еще через минуту последний самолет тяжело тронулся с места, побежал между ярких вспышек рвущихся снарядов, оторвался от земли и исчез в ночной мгле.
Все. Теперь здесь только они, три советских моряка.
Стих вдали гул моторов и сразу стали слышны и разрывы снарядов, и треск автоматных очередей: враг подходил к аэродрому. Только маленькие, разрозненные группы защитников города сдерживали его. Нельзя терять ни минуты.
Булатов оглянулся. У него за спиной стояли два матроса и ждали его приказаний. Стояли спокойно, словно не гремели рядом выстрелы. Булатов знал обоих: последние месяцы они служили в одной эскадрилье. Высокий и чуть сутулый — одессит Карпуша Казатини, весельчак и затейник. Такой же высокий, но неимоверно широкий в плечах — Евгений Платонов. О нем Булатов знал лишь то, что он окончил консерваторию.
— Кто может управлять полуторкой? — спросил Булатов.
Казатини молча шагнул вперед.
— Садись за штурвал.
Сиротливо стоявшая полуторка встретила матросов тоскливым взглядом мутных фар. Казатини нажал стартер, и ожила израненная машина, понеслась, подскакивая на выбоинах, к складам боезапаса, потом к командному пункту, бензохранилищу. И стоило ей отойти от того места, где она стояла недавно, как сзади раздавался грохот взрыва или взлетало к черному небу яркое пламя. Рвутся бомбы, горят бензин и спирт.
— А ведь все это труд советских людей… Недоедали, недосыпали: трудились, — тихо говорит Платонов.
— Не фашистам же оставлять, — зло огрызается Казатини.
— Только это и оправдывает, — вздыхает Платонов.
— У меня к тебе только одна просьба. Выполни ее, пожалуйста! — говорит Казатини и смотрит в глаза Платонову.
— Ну, говори…
— Не скули!.. Ты бы посмотрел, что фашисты с моей Одессой сделали!
Булатов, который сгорбившись сидел на подножке автомашины, вдруг поднялся и сказал устало:
— Хватит вам… Пора на катер.
— Минуточку, старшина! — ответил Казатини. — А как быть с продовольствием? Ни один одесский рыбак не выйдет в море, пока не запасется продовольствием и водой. Сам понимаешь — в море ни столовых, ни ларьков…
Набили продуктами две парашютных сумки, столкнули с обрыва полуторку, еще раз посмотрели на разрушенный, пылающий аэродром и пошли к морю. Шли молча, прислушиваясь к то стихающей, то разрастающейся перестрелке.
Вот и бухточка. Она, казалось, пылала: снаряд попал в цистерну, и бензин огненной рекой скатился с берега, покрыл поверхность моря.
— Стой, кто идет? — раздалось из темноты.
От неожиданности Булатов и Платонов остановились. Только Казатини не растерялся, вышел вперед и крикнул в ночь:
— Не видишь? А ну, подойди поближе! Я тебе глаза раскрою!
Из-за развалин трансформаторной будки вышел низкорослый, коренастый матрос. Бушлат его был расстегнут, бескозырка надвинута на лоб. Матрос смотрел пытливо, настороженно, сжимая руками автомат.