Никаких признаков земли.
Пить… Пить…
Булатов, полулежа на корме, управлял шлюпкой.
Он думал о доме, родной части, а чаще всего о своей маленькой команде. Какие хорошие все эти ребята! И Тринько, и Платонов, и Казатини. Шесть суток без воды…
Сколько раз он читал в книгах, что в подобных обстоятельствах люди становятся зверями, теряют все человеческое. А здесь?.. Здесь окрепла дружба. Вон и сейчас Казатини подсел к Платонову и, бодрясь, ласково говорит ему:
— Ну, Женька, как дела? Крепись, Анапа совсем где-то рядом. Вишни, черешни… Красота! Помнишь, нам комиссар частенько о факторах рассказывал, от которых зависит победа? Мне кажется, у тебя с моральным фактором не все в ажуре, Женя. Нажми на него. Понял? Нажми!.. Знаешь, а я уверен, что ты скоро будешь петь в Большом театре… И вот ты на гастролях в Одессе. Шум, аплодисменты, трехметровые афиши!.. Ты поёшь, как в тот вечер на шлюпке, все плачут, а в первом ряду сидит красивая пара: он и она. Она, конечно, плачет как и все, а ее муж улыбается… Ты, конечно, догадываешься кто этот человек?.. Это инженер судостроительного завода Карп Казатини.
— Отпелся я, Карпуша, — чуть слышно шепчет Платонов.
Весло вываливается из ослабевших рук Тринько. Он, ничего не понимая, смотрит на него, потом падает на дно шлюпки.
Прошла еще одна ночь. Над головой опять поднялось все то же беспощадное солнце. Все матросы в полузабытьи. Только Казатини еще способен сидеть на веслах. Тишина. И вдруг Казатини закричал:
— Анапа! Анапа!
Булатов и Тринько приподняли отяжелевшие веки.
На горизонте чуть обозначилась темная полоска земли. Правда, она почему-то не с левого, а с правого борта, но сейчас никто об этом не задумывается. Все думают только об одном: там вода, жизнь…
— Живем, братцы, живем! — кричит Казатини.
Улыбаются Булатов и Тринько. Даже Платонов попросил приподнять его.
Земля… Желанная земля…
Гребли весь день, а земля все еще далеко… «Если и доберемся до нее, то только завтра», — думает Булатов. Хватит ли сил? Платонов и Тринько уже лежат на дне шлюпки. Булатов тоже временами теряет сознание. Только Казатини, зажмурив глаза, упрямо рвет веслами эту ненавистную сейчас соленую воду.
Словно ища поддержки, Булатов осматривает море и видит большой теплоход, нагоняющий шлюпку. Он не верит своим глазам и тихонько зовет:
— Казатини…
Тот вздрагивает, открывает глаза и уже не спускает их с приближающегося теплохода. А тот, мощно вспарывая воду, догоняет шлюпку…
Вон он рядом. На его корме развевается красное полотнище флага. На нем отчетливо видны серп, молот и звездочка.
Казатини вскочил на ноги и закричал что-то несуразное, размахивая руками. Люди, стоявшие на палубе теплохода, в ответ замахали платочками, шляпами.
Теплоход прошел мимо шлюпки.
И тогда Казатини распластнул свою форменку, сжал в кулаках трепещущие обрывки и четко напирал семафорной азбукой, известной всем морякам:
— Мы из Севастополя.
На мостике теплохода замелькали красные семафорные флажки, а еще через минуту теплоход застопорил машины. От его борта отвалила шлюпка. Полными слез глазами смотрели матросы на нее: к ним шли вода, жизнь.
Как сквозь сон Булатов чувствовал, что его поднимают чьи-то сильные, заботливые руки, несут куда-то. Но ни он, ни товарищи его не слышали слов судового врача:
— Вот это люди! Черное море пересекли, к турецким берегам вышли! Ведь почти на верную смерть пошли, чтобы в плен не попасть!
