Вечером, когда они возвращались в лагерь, он снова оказался рядом с ней. Она сидела у огня, чистила своё оружие. Он молча подошёл и сел рядом. Она не сказала ничего, но её взгляд был мягким.
— Ты ведь не чувствуешь ничего, да? — спросила она, почти шёпотом.
Глитч не ответил. Он не знал, что сказать. Её слова как будто врезались в его грудь, но он не мог ответить. Он был пустым. Пустым, как эта война. Пустым, как его душа.
— Я не чувствую ничего, — наконец ответил он, и его голос был совершенно безжизненным.
Лина посмотрела на него с какой-то смесью печали и сожаления, но ничего не сказала. Она просто сидела рядом, и, несмотря на всё, Глитч чувствовал, как её присутствие как будто слегка тянет его назад, в этот мир, в котором ещё есть надежда.
Это был странный контраст. Она, с её живым взглядом и детской наивностью, и он — пустой, разрушённый, войной и смертью. Они были противоположностями, и между ними было всё больше дистанции, но вместе с этим что-то неуловимо менялось. Каждый день он чувствовал, как его собственная душа, ещё не потерявшая последней искры, как будто тянулась к ней. Она была живой. Она могла чувствовать. И, возможно, это было тем, что в конце концов разрушило бы его.
С каждым днем Глитч всё больше замечал, как Лина становится похожа на его бывшую возлюбленную. Эти черты, что-то в её глазах, в её манере говорить, в её смеющихся словах, всё больше отсылали его в прошлое. Это было мучительно, как нож в ране, которую он старательно пытался не замечать. В ней было что-то такое, что заставляло его терять контроль, терять голову. Она напоминала ему того человека, которого он потерял, того, кого он не хотел вспоминать.
Лина была живой, и это было самое странное. Она не была разрушена войной, не была утрачена, как он. Она была свежей, полной надежды, несла в себе какой-то свет. Но чем больше он на неё смотрел, тем сильнее становился его внутренний конфликт. Всё, что он видел в ней, напоминало ему о том, чего он лишился — жизни, простых радостей, человеческих связей. Она была воплощением того, чего он больше не мог себе позволить.
И это заставляло его отдаляться.
Когда Лина пыталась заговорить с ним, его ответ был коротким и обрывистым. Он делал всё, чтобы не смотреть на неё слишком долго, чтобы не почувствовать, как больно возвращаться в этот момент. Каждый её жест был как воспоминание, которое он не хотел ни тронуть, ни вспоминать. Он отдалялся не только физически, но и эмоционально. Он не позволял себе быть с ней, потому что знал, что это приведет только к одной вещи — он снова почувствует потерю. И он не был готов пережить это.
— Глитч, — однажды, когда они сидели вместе у костра, Лина тихо произнесла его имя. Она бросила на него взгляд, полный того света, которого он так боялся. — Ты ведь когда-то был другим, не так ли?
Он почувствовал, как сердце сжалось. Она не знала, что говорила. Она не могла знать, что её слова резали его так, как ничто другое. Он молча кивнул, стараясь скрыть боль за внешним спокойствием.
— Все меняются, — сказал он холодно. — Это не важно.
Лина на мгновение замолчала, а потом, как будто решив не отпускать его, сказала:
— Ты пытаешься быть кем-то другим. Но ты ведь можешь быть собой, если захочешь. Я вижу, что ты не хочешь быть таким, каким ты стал. Почему не попробовать вернуться?
Он почувствовал, как её слова проникают в его защиту. Она не понимала. Она не видела всего того, что он пережил, всей той пустоты, что в нём живёт. Он был слишком сломлен, чтобы вернуть всё назад. Но она продолжала смотреть на него так, как никто не смотрел. Она верила, что он ещё способен быть человеком, что его можно вернуть. Но он знал, что это невозможно. Он был сломан, и ничто, даже её светлый взгляд, не могло вернуть его.
— Ты не знаешь, о чём говоришь, — ответил он с жёсткостью, стараясь не дать себе сдаться. — Я не тот, кем был раньше. Ты не понимаешь.
Лина в ответ не сказала ничего. Она просто вздохнула, и Глитч увидел, как она опустила голову. Он чувствовал её боль, её растерянность, но не мог ничего с этим поделать. Он не мог быть тем, кого она хотела увидеть. Он не мог быть тем, кем был. Это было слишком опасно для его сердца, слишком болезненно. Он не хотел снова чувствовать. Он не хотел снова потерять.
Вместо того, чтобы продолжить разговор, он встал и отошёл в сторону, сливаясь с тенью лагеря. Лина осталась сидеть у костра, всё ещё обращённая к тому месту, где он был. Но он знал, что она не могла его понять. Он был разрушен, и она, со всей своей живостью, была просто напоминанием о том, что ему когда-то пришлось потерять. И он не знал, как жить с этим.