Он дает мне платок – клочок батиста, на который я смотрю с недоумением. В итоге я беру бумажную салфетку и сморкаюсь в нее.
– Все? – сдержанно интересуется он.
– Нет, – возражаю я, все еще вздрагивая. – Мне стоит убить себя в его доме. Пусть ему будет стыдно.
– Лучше бы занялась своими волосами. Они грязные. Более того, они пахнут.
– Мне плевать, как я выгляжу, – возражаю я и, хотя в течение двух месяцев так оно и было, улавливаю в своем голосе неискренность.
– Я могу понять это безразличие к себе после самоубийства, но не до него, – он выглядит абсолютно серьезным.
Я смущенно заправляю за ухо влажную от слез прядь. Этот человек дезадаптирует и волнует меня. Он встряхивает мою душу – да так, что в ней все перемешивается.
– Можно спросить, как вас зовут?
– Не надо «вы». Ни к чему эти условности.
– Хорошо. Как тебя зовут? – мне не по себе от собственной фамильярности.
– Науэль.
Я молчу, и он с легким вздохом спрашивает:
– Тебя?
– Анна.
Он безразлично кивает и смотрит на запястье, хотя часов у него нет.
– Мне пора. Не люблю давать советы, но ты в них явно нуждаешься, – он опускает ладонь на тонкие края хрупкой кофейной чашки. Все это время он избегал прямого взгляда, но сейчас – на секунду – смотрит мне прямо в глаза, и в мое сердце точно вонзаются десятки тонких прозрачных игл. – Купи журнал для женщин. Самый тупой, и чтобы фоток побольше. Какой-нибудь из тех, что пишется эгоистичными сучками для эгоистичных сучек.
– Я совсем не разбираюсь в журналах. Я их не читаю.
– Хм, – он мысленно перебирает ему известные. – Попробуй «Эулали». Самый сучистый журнал. Еще купи масло и пену для ванной. С приятным запахом. Конечно, среди ночи это несколько проблематично, но «Орвик», который в трех автобусных остановках отсюда, работает круглосуточно. Там же приобретешь крем для лица, – он бросает на меня долгий критичный взгляд. – Женщина не должна запускать себя до такой степени. Даже если ее ребенок мертв. Особенно если ее ребенок мертв.
Я слушаю, не обдумывая и не оценивая.
– И не забудь про еду. Что-нибудь очень вкусное. Хоть торт с кремом. Это особенная ночь, можно что угодно, сколько угодно. А вообще злоупотреблять тортами не следует – чревато расползшейся задницей, – он хмурится. – Алкоголя ты уже выпила достаточно, хватит на сегодня. Так, – вспоминает он, – еще кое-что.
Он извлекает из кармана несколько бланков, в которых я узнаю рецепты. С проставленной печатью и подписью врача – едва ли он владеет ими законно. Заполнив один, он протягивает его мне.
– Аптека в том же «Орвике», на третьем этаже. Получишь красные капсулы с порошком внутри. Забрось две в чай для своего муженька, и часов на восемнадцать ты от него избавлена. Заляг в ванну, читай кретинский журнал, ешь приторную гадость и приводи себя в порядок. Твои брови почти срослись на переносице, под глазами круги, лицо серое, а с губ сползают слои сухой кожи. Волосы мы уже обсудили. Потом проглатываешь одну капсулу и ложишься в постель. Прикончишь себя, когда проснешься – если останется такое желание. Упомяну, что капсул в упаковке всего десять, рассчитывать на них не стоит. Блевать будешь долго и упорно, но избавиться от мучительной жизни с их помощью не удастся. Если уж иначе совсем никак, рекомендую подняться на крышу высокого дома и спрыгнуть. Лучшее самоубийство – быстрое самоубийство. Хотя после прыжка тебе предстоят несколько секунд полета – успеешь предаться сожалениям. Так что я бы на твоем месте все как следует обдумал заранее. Зато будет уже неважно, выщипала ли ты брови – ведь твое лицо, возможно, метра на три разбрызгает, – он кладет на стол купюру, надевает перчатки и поднимается. – Прощай.
– Я…
– Что? – он, уже направляющийся к выходу, замирает.
– У меня нет денег, – признаюсь я придушенным шепотом и краснею.
Он шарит в кармане, возвращается ко мне и протягивает слегка помятые купюры. Я смущаюсь.
– Я не могу…
– Дают – бери, – говорит он назидательно.
Он исчезает, и я даже не успеваю сказать «спасибо». У меня остается чувство замороченности. Кто он такой? Его накрашенное лицо не сочетается с его сдержанностью. Так же как проявленная ко мне доброта не вяжется с внешним безразличием. И откуда это ощущение – как будто я уже видела его раньше?