Он узнает почти все обо мне, а я – ничего о нем. Оно и к лучшему, я думаю. Мне нечем его удивить. Он же в любой момент сможет отыскать пару строк в своей биографии, которые шокируют меня до глубины души, и я пока не готова к этому. Мне хочется взять его за руку, я тянусь к нему – и что-то меня останавливает. Я могу пересказать ему самые неприглядные и болезненные эпизоды моей жизни… но я не могу к нему прикоснуться.
Уже рассвело, когда я возвращаюсь в свою тюрьму. Я вхожу в дом и с порога получаю оплеуху от Янвеке.
– Да пошел ты, – флегматично говорю я, потираю щеку и прохожу мимо, точно он какая-то вещь, старый шкаф, которому давным-давно пора на помойку.
Раньше еще было что-то – остатки благодарности, дохлые ростки фальшивой привязанности, которую я когда-то тщательно взращивала… страх, может быть. И теперь пропало. Он стал для меня никем. Просто однажды я заключила с ним сделку, и он нарушил условия, хотел, чтобы все было так, как ему хочется. Я ничего не должна ему больше. Нет ребенка – нет жены. И внутри только ледяное спокойствие.
3. Реактивы и стимуляторы
And it feels like fireworks or fighter planes
Light up the sky, they're shooting down the stars
And it looks like it's meaningful and it's meaningless
And it's in my head, it's tearing me apart.
Kemopetrol, “Fireworks”
Несмотря на две бессонные ночи, Науэль выглядел поразительно хорошо, и только покрасневшие глаза выдавали его усталость. Я испытывала легкое чувство вины из-за того, что Науэлю пришлось вести машину, пока я дрыхла на заднем сиденье. Впрочем, с тем же успехом я могла не спать вовсе – рот раздирало от зеваний. Уж мой-то внешний вид вполне соответствовал моему самочувствию, и Науэль приказал угрюмо:
– Причешись.
Его волосы, белые, как лежащие на краю моей тарелки кубики рафинада, были приглажены и стянуты в узел – прическа, неизменно придающая ему несколько женственный вид.
– Уберите это, – приказал он официантке, едва коснувшись поставленной перед ним кофейной чашки. – Кофе должен быть горячим. Горячим. Как вам это объяснить?
Мне не нравилось, когда он начинал разговаривать с людьми в такой манере – надменной и саркастичной, но я редко решалась высказаться: «Знаешь, тебя совсем не красит, когда ты…»
– Укажите в градусах, – невозмутимо предложила официантка.
– Восемьдесят пять, – буркнул Науэль.
– По какой шкале? – уточнила официантка подчеркнуто вежливо.
Науэль наконец-то соизволил посмотреть на нее. Это была женщина средних лет, с густо подведенными фиолетовым карандашом глазами.
– Не будем ударяться в маразм, – сказал он уже терпеливее. – Но я плачу. Кофе комнатной температуры – это не кофе. Принесите мне погорячее, и закончим с этим.
– Минуточку, – сказала официантка.
– Ну и сервис здесь, – проворочал Науэль.
Я прыскала от смеха.
– Уже достижение, что в таком захолустном кафе вообще есть официантка. Тем более официантка, способная тебе ответить.
Науэль послал мне уничижительный взгляд. Критики часто отмечали его способность выражать чувства одними глазами, и сейчас раздражение проступало в них предельно отчетливо. Что хуже, в скверном настроении Науэль начинал излучать весьма ощутимые волны негатива, заставляя окружающих испытывать отчетливый дискомфорт. Почему-то на мне его черные чары срабатывали через раз.
Официантка принесла кофе.
– Пожалуйста, – сказала она, сверкнув издевательской улыбкой, и поставила чашку на стол с гротескной почтительностью.
– Спасибо, – прошипел Науэль, и было сложно определить, выраженная им благодарность – это проявление вежливости или же наоборот.
Официантка отошла. К счастью, кроме нас посетителей в зале не было. Хотя Науэль еще не успел засветиться со своим новым цветом волос, я все равно параноидально боялась, что его узнают. Известность человека – что сверкающий шлейф, который ему приходится тянуть за собой. Вот по этому хвосту нас и найдут…
– Знаменитость в бегах, – прошептала я. – Эта роль хоть кому-то удавалась?
– Это проще, чем кажется.
Науэль не отрывал взгляда от журнала, который разложил перед собой, заняв половину маленького столика. Я краем глаза наблюдала за официанткой. Подобрав с пола смятую салфетку и протерев стойку, она скрылась в служебном помещении. Спустя минуту в зале зазвучала песенка, пузырящаяся идиотским весельем. Науэль сморщил нос, недовольный выбором музыки, зато теперь мы могли продолжать разговор, гораздо меньше опасаясь чужих ушей.