– Конституцию плохо читал, – сказал Верховный.
Бэда Конституции Вавилонской вообще не читал. Поэтому только носом потянул. А мозгоправ пояснил:
– По новой Конституции, рабов допрашивают исключительно под пыткой. Иначе показания считаются недействительными.
– Где был ночью? – повторил вопрос Верховный.
– Сперва на презентации, – сказал Бэда. Зажмурился. Пока не били – воздерживались. – Потом жрица ваша, Пиф, ослабела… Напилась и буянить стала. Какого-то жирного по морде съездила… Тут на нее холуи набросились. Жирный-то оказался директором какого-то банка…
Верховный сделал знак мозгоправу, и Бэда огреб очередную плетку.
– Так вашу!.. – возопил он. – До смерти, уроды, не забейте!
Слезы, уже не таясь, обильно стекали по его покрасневшим щекам.
– Ты знай рассказывай, как было, – грозно проговорил Верховный Жрец, – а нас не учи.
– Ну вот. Холуи на Пиф эту насели, за руки ее схватили. Один давай ее по щекам бить, чтобы в чувство, значит, пришла… Она хоть и стерва, а все же… Я ее у них отобрал и очки одному расколотил… Слушай, убери свою убивалку, а то подохну ведь!
– Не подохнешь, – сказал мозгоправ. – Нас нарочно учили, чтобы не подох. У меня и диплом медицинский есть…
И с маху хлестнул.
– Ма-ама! – закричал Бэда. – У меня, чую, уже и кровь по спине ползет…
– Это моча у тебя по ногам ползет, – сказал мозгоправ. – Давай.
– Я тебе не шлюха, чтоб давать!.. Господи, все за грехи мои… – заплакал Бэда. – В общем, унес я эту Пиф. Она по дороге два раза еще от меня выворачивалась, все плясать хотела. На стол какой-то полезла, стол своротила и канделябр… Дорогие же вещи, потом не расплатиться… Я ее на набережную снес, чтобы проблевалась…
– Значит, ты ушел с презентации в обществе младшей пифии Оракула, именуемой Пиф?
– Ну, – согласился Бэда.
– А тебе известно, что Пиф дала обет безбрачия, за что получает существенную прибавку к жалованью?
– Откуда мне чего известно? Вот на мою голову… – сказал Бэда. – Проблевал я ее, дуру малахольную, взял тачку – на ее деньги, конечно, – и домой повез. Она сперва смирная сидела, потом в драку с шофером полезла. Он едва не выбросил нас посреди города. Я пригрозил, что в Оракул нажалуюсь. Ну, довез он нас… Убери плетку, ублюдок!
Мозгоправ задумчиво помахал плеткой у Бэды перед носом.
– Пусть уберет, – сказал Бэда, обращаясь к Верховному Жрецу. – Он меня нервирует. Когда меня бьют, я говорить не могу.
– Не будешь говорить – применим настоящие пытки, – сказал Верховный Жрец.
Бэда беззвучно выругался и продолжил уныло:
– Нашел я у нее какие-то деньги, шоферу этому сунул. А девицу раздел и умыл как следует. Она уже уснула к тому времени. Тяжелая, как куль. Отъелась в Оракуле.
– Следовательно, – подытожил Верховный Жрец (маленький чернокожий писец рядом с ним старательно заскрипел палочкой по дощечке), – вы с младшей жрицей Пиф остались в ее квартире наедине в ночное время?
– Остались, – подтвердил Бэда. – А куда я, интересно, пойду через весь город? Да и эта… Пиф… Сперва, вроде, тихо лежала, после вдруг давай рыдать, за бритву хвататься… А как заснула, так тоже все не слава Богу: то захрапит, то руки разбросает и стонет… Хуже пьяного грузчика.
– То есть, вела себя непристойно?
– Да.
– А ты ее раздел, говоришь? – вдруг вспомнил Верховный еще одну подробность.
– А что, в грязном ее на постель класть?
– И на постель уложил.
– Да.
– Голую.
– Да.
Верховный Жрец побарабанил пальцами по колену. Маленький чернокожий писец склонил голову набок, слушая, будто прикидывая, какими письменами запечатлеть это постукиванье господских пальцев.
– И что было дальше?
– А ничего, – проворчал Бэда. – Что вы, в самом деле, пьяных баб не протрезвляли? Сбегал, как открылась, в лавочку, пива ей принес, чтобы очухалась…
– А она?
– Выжрала пиво, спасибо не сказала. Опять улеглась.
– А ты?
– А я сюда пошел.
– И все? – угрожающе спросил Верховный Жрец, хотя и так было понятно: и все.
– Ну, – сказал Бэда. Судя по его тону, он уже ни на что не надеялся.
– Еще пять кнутов за дерзости и непристойную ругань во время дачи показаний, – сказал Верховный Жрец, поднимаясь. – Потом в барак.
И вышел. Маленький писец на коротких ножках побежал за ним, точно собачка.
Утро, как справедливо замечено, имеет своих призраков. Шел Бэда от бабы стервозной да похмельной, и утренние сумерки обступали его. Остывшие камни набережной Евфрата точно сосали тепло живого тела. Зябко было, хотя день обещался опять жаркий и душный. Вот уже и площадь Наву, вот уж рабские бараки показались. Побродил Бэда вокруг, послушал зычный храп, из-за дощатых стен доносящийся. Плюнул себе под ноги да и пошел прочь.
И впрямь, лучше уж в Оракуле, в кабаке бесовском, чем тут, – прав был дедок-надсмотрщик, который Верховному Жрецу раба негодного всучивал.
Раза два оборачивался. Глядел, как барак отдаляется.
Пустой была площадь, только мусор повсюду валялся – час уборщиков еще не настал. На одном обрывке остались корявые буквы "ПОМОГИТЕ, ЛЮДИ ДОБ…"
Обойдя же ларь, густо истыканный этикетками с надписью цены, наткнулся Бэда на того самого дедушку, которого только что с благодарностью вспоминал. Лежал дедуля-надсмотрщик в синей своей, будто бы железнодорожной, тужурке, пятками и затылком в грязную мостовую упираясь, строгий, вытянувшийся. И совершенно мертвый.
Глядел пусто и скучно, а лицо у него было серое. Скоро уборщики придут, выметут мусор, клочки и обрывки, снесут в угол площади ящики и иное дерьмо и подожгут. И дедулю туда же, наверное, сунут, чтобы не разлагался. А может, похоронит его городская администрация, ежели он на службе числился.
Бэде до этого дела было немного. Только странно показалось, что на животе у дедка какой-то паренек примостился. Сперва Бэда паренька этого и не заметил, а после глянул и увидел: точно, сидит.
Босоногий, в одной только набедренной повязке, встрепанный мальчишечка лет, наверное, девяти или десяти, ясноглазенький, востроносенький. В носу ковырял задумчиво и на Бэду глазками постреливал.
– Привет, – сказал Бэда.
Паренек хихикнул. И видно было, что радостно ему.
– Ты чего здесь сидишь? – спросил Бэда.
Паренек огляделся.
– А что? – сказал он наконец. – Нельзя?
– Да нет, можно… – Бэда был растерян. – Только странно это.
– А чего странного?
– Так на трупе сидишь, – пояснил Бэда.
– А…
Мальчик поглядел на мертвого дедка и вдруг фыркнул, да так заразительно, что Бэда тоже улыбнулся. Хотя чему тут улыбаться? Ну, лежит за пивными ларями жмур. Положим, бывший знакомец. Мясо из рабской похлебки пальцами вылавливал и ел, это Бэда про него доподлинно знал. Ну, что еще? В купчих цену писал меньше, чем платили на самом деле. Так ведь кто этим не занимался? Все, почитай, занимались. Был, в общем, падлой средней руки этот жмур.
И все-таки что-то нехорошее было в том, что этот мальчик так на нем сидел. Бесцеремонно это.
Бэда так и сказал.
– Тебя как звать? – спросил мальчик, щурясь. – Я тебя, вроде бы, видел прежде.
– Бэда, – сказал белобрысый программист.
– Беда, – поправил мальчик. И зашелся хохотом. Едва не повалился, пятками задергал в воздухе, попкой сверкнул.
– Повязку намотай по-человечески, – строго сказал Бэда. Ему не понравилось, что мальчишка потешается.
– Иди ты со своей повязкой… Этот вот, – мальчик по жмуру постучал кулачком, – он же тебя Оракулу продал, да?
– Да…
– Говорил я ему, чтобы не делал этого. Ты ведь христианин, Бэда, верно?
– Ну. – Бэда заранее надулся. Ему немало пришлось уже выслушать по этому поводу. Бэда не был усердным христианином, как не был он усердным студентом, а теперь и сотрудником Оракула. Но переходить в иную веру не собирался.
– Так этот гад тоже христианином был, – сказал мальчик. – Представляешь?
– Не может быть! – Бэда даже рот приоткрыл.