— Да, — меланхолично кивнул в знак согласия. — Было бы здорово, но сейчас это не в моих силах. Может быть, когда-нибудь, — соврал я.
Селия сочувственно улыбнулась, в то время как Шейн оставался в полном неведении.
Так было лучше.
* * *
— Все готово, — объявил я. — Осталось сделать снимок для моего «Инстаграма».
Изучив страницу Шейна в «Инсте» и узнав, что он большой любитель классических фильмов ужасов, я решил увековечить оду хоррору на внешней стороне его икры и сумел создать нечто свежее и необычное. Я часами обдумывал дизайн, пока не остановился на геометрическом элементе, обрамляющем суровый образ классического Носферату. Замысловатая паутина и штрихи украсили окружающее негативное пространство, элегантно перетекая в соседние татуировки.
— Чертовски круто, чувак, — восхитился Шейн, пытаясь разглядеть ногу в том положении, в котором он находился. — Ты абсолютный мастер своего дела. Надеюсь, ты это знаешь.
— Спасибо, — благосклонно принял я комплимент, в то время как внутренние демоны напоминали мне, что я не заслуживаю таких хороших вещей, как талант и похвала.
Я схватил телефон и сделал снимок, мысленно отметив, что выложу его позже.
— Ты не против, если я выложу тату в своих социальных сетях? — спросил Шейн.
Я сглотнул, когда искушение сказать ему, что да, против, забурлило у меня в горле. Это слово вертелось у меня на языке, требуя, чтобы его произнесли, но я сдержал его и выдавил из себя улыбку.
— Конечно, нет.
— Я отмечу тебя, — заверил он меня, и моя улыбка ослабла.
— Просто отметь салон, — проинструктировал я его, и Шейн с недоверием посмотрел на меня, прежде чем пожать плечами.
— Мне кажется, это преступление — не упомянуть тебя, но да, конечно. Хорошо.
Я отказался от его денег, а Шейн отказался от халявы. Поэтому назвал ему почасовую ставку в салоне и занизил количество времени, в течение которого мы работали. Но, несмотря на это, Шейн сунул мне в руку семь стодолларовых купюр и сказал, чтобы я оставил сдачу себе. Это было похоже на грабеж, но он настоял на своем, и я попытался любезно принять большие чаевые, но не смог.
— Могу я дать тебе совет? — спросил Шейн, но у меня возникло подозрение, что это не обсуждается.
— Конечно, — сказал я, вытирая стол.
— Великие никогда не добиваются успеха, живя на скромности, — сказал он мне, натягивая куртку.
Я приподнял уголок рта в болезненной полуулыбке.
— Великие пытаются куда-то попасть. А я просто пытаюсь оплатить свои счета.
Шейн прищурился и поджал губы. Я пробыл под его пристальным взглядом на две секунды дольше, чем было необходимо, и отвернулся, чтобы протереть стойку.
— Ты действительно не представляешь, насколько ты хорош, да?
Я промолчал, и он ухмыльнулся.
— Чувак, для меня большая честь узнать тебя до того, как ты добился успеха, — уверенно заявил Шейн, и я оглянулся через плечо, чтобы напомнить ему, как заезженная пластинка, что никогда не собирался добиваться успеха. Но когда встретился с ним взглядом, он только подмигнул. — Я буду на связи, Блейк.
— Береги себя, — коротко кивнул ему подбородком, когда понял, что он подмигнул.
«Что, черт возьми, это значило? Что за херню он собирался выкинуть?»
Когда Шейн ушел, паранойя поселилась у меня в животе, превратившись в комок тошноты и нервов. Такой тяжелый и тугой, что я разволновался до такой степени, что у меня скрутило желудок. Сердце билось о хрупкие стенки клетки, отчаянно пытаясь вырваться наружу, чтобы свободно трепыхаться от нервного страха и предвкушения. Я мысленно прокрутил все назад и с горечью остановился на том единственном факте, из-за которого все это началось.
То, что изменило игру.
Разрушило планы.
Эта долбанная татуировка в виде бабочки.
Как бы я хотел вернуться на несколько лет назад, к тому моменту, когда сестра Одри вошла в дверь салона. К тому моменту, когда она попросила меня разработать эскиз, совершенно не похожий на другие мои работы. И я пожалел, что не сказал «нет».
Глава шестая
Прошло несколько дней, прежде чем Шейн опубликовал что-то в социальных сетях. Но в субботу этот пост появился в верхней части моей ленты «Инстаграма» вместе с уведомлениями о том, что менее чем за час у меня появилось более сотни новых подписчиков. Он упомянул салон, как и обещал, но также упомянул и меня.
Моей первой реакцией было наброситься на него в гневе. Я намеренно попросил его не делать этого. Мне не нужно было внимание. И не нужны были сорок новых сообщений и просьб о встрече. Но потом, прочитав комментарии и содержимое своего директа, почувствовал, как по моим венам разливается первая порция похвалы, и понял, как легко можно стать зависимым.
Без Джейка, который напоминал бы мне о том, почему делиться своей работой — плохая идея, я позволил себе провести часы в одиночестве, наслаждаясь тем, что у меня хорошо получается... блядь, да что там, это была моя страсть. Никакого чувства вины. Никакого самоуничижения. Только старая добрая гордость. Это была работа, которая подпитывала мою жизнь. Это было мое счастливое место, и, черт возьми, мне было приятно, когда меня ценили за это.
В тот вечер я погнал на «Харлее» в клуб. Настроение у меня было на редкость хорошее. И я без колебаний внес свое имя в список. Сегодня вечером я читал и позволил себе гордиться и этим.
Когда подошла моя очередь, я уверенно подошел к микрофону. Прошло несколько недель, а может, и больше, с тех пор как я в последний раз читал свои стихи в клубе. Поэзия не была постоянным явлением в моей жизни, потому что не всегда чувствовал потребность писать. Но время от времени я чувствовал призыв и давление гнусного словоблудия и сдавался.
Я не объявлял свое имя аудитории презренных лиц и не говорил им название, потому что его не было. Никогда не озаглавливал свои стихи, никогда не оказывал им должного уважения. Они были освобождением, ментальными испражнениями, предназначенными для изгнания, и ничем больше.
Итак, я прочитал.
Бабочка,
Рожденная на земле,
Ползающее месиво из волокон и ножек.
Мы видим, как она меняется,
Мы видим, как она превращается,
Мы видим трансформацию,
От волокон и ножек к красоте и крыльям,
И мы смотрим,
сбитые с толку,
недоумевая,
завороженные ее красотой.
Но кто смотрит на гусеницу?
Уродливая.
Отвратительная.
Личинка.
Мы изрыгаем эти ненавистные слова,
Избегаем волокон и ножек,
пока она не станет красивой.
Но разве это все еще не бабочка?
Я родилась красивой.
Идеальные розовые пальчики,
идеальные голубые глаза.
За совершенство приходится дорого платить,
И я заплатила эту цену.
Смотрите, как я расту,
Смотрите, как я преображаюсь,
Смотрите, как я меняюсь.
Накарябайте это уродство на бумаге,
Смотрите на процесс,
Сохраните на потом.
Нечестивые.
Злобные.
Недовольные.
Но разве я все еще не человек?
Разве я все еще не метафорическая бабочка?
Бабочка, но наоборот.
Я отошел от микрофона и сунул оторванный лист бумаги в карман. Мне было все равно, скомкаю его или уничтожу. Это не имело значения — я все равно не собирался его хранить. Как не сохранил ни одно из них.