— Я рад.
— У тебя действительно есть дар, Блейк, — тихо сказала Одри, и, черт возьми, я ненавидел, когда люди так говорили. Это подразумевало, что дар был дан намеренно, что это не просто глупая, дурацкая случайность. Но я ничего не сказал, когда она продолжила: — Ты заставляешь людей чувствовать себя целостными.
О, если бы она только знала, каким дерьмом это было на самом деле. Я сломал своего брата, лишив его шанса стать самостоятельным художником. Я выкачал любовь из сердца матери и украл счастье у отца. Был пиявкой, паразитом и платил за это своей жизнью.
И именно поэтому мне нужно было уйти. Чтобы избавиться от ее присутствия, от мерцающего блеска ее губ и дразнящего отблеска крестика у нее на шее.
Коротко кивнув и мучительно улыбнувшись, я отступил назад.
— Мне действительно нужно идти, — отчеканил я, отталкивая ее своими словами, и Одри поспешно кивнула.
— О, конечно, да. Доберись домой невредимым, ладно? Хорошей ночи.
— Спасибо, тебе тоже.
Мы разошлись, и я быстрым шагом направился к «Харлею». И был так близок к тому, чтобы перекинуть ногу через сиденье и убраться отсюда к чертям собачим, когда между моей решимостью уйти и необходимостью остаться вклинилась одна мысль.
«Да что за хренотень со мной?»
Я думал, что забыл об этом. Думал, что это больше не имеет значения. Но с внезапной популярностью моих работ в «Инсте», все это привело к той дурацкой гребаной татуировке, любопытство вернулось с дикой силой. И я почувствовал, что мои губешки зашевелились, прежде чем успел напомнить себе, почему это была такая плохая идея.
— Одри, подожди! — окликнул я ее и, обернувшись, увидел, как Одри оглянулась через плечо. — У меня есть вопрос.
— Да?
На этот раз я подошел к ней, двигаясь медленно и дыша ровно. Втягивал воздух в легкие, как будто был уверен, что это последний раз, когда наслаждаюсь сладостью осеннего воздуха. Одри стояла под светом уличного фонаря, который озарял ее неземным сиянием. Ее белокурые волосы ловили лучи и отбрасывали их назад, в мир, сияя, как маяк, который нужно найти, и я был мотыльком, летящим на ее пламя. Невольно поддавшись ее сиянию.
— Это безумие, — сказал я скорее самому себе, — но мне стало интересно, почему твоя сестра сделала эту татуировку? Что она означает?
Ее губы растянулись в улыбке.
— Думаю, ты вроде как уже знаешь.
— А?
— Это жизнь и смерть, — откровенно объяснила Одри, не переставая улыбаться. — Или, как ты выразился, бабочка, но наоборот.
Глава седьмая
Я стоял неподвижно, выпрямив спину, чтобы не подкосились ноги. Знал ли я уже это? Понимал ли его смысл, когда писал это проклятое стихотворение? Помнил ли это, где-то в своем подсознании, с того момента, как сделал татуировку на теле ее сестры? Все это было возможно, все это было осуществимо, но услышать, как она произносит эти слова, именно эти слова...
Голос доброго доктора звучал у меня в ушах, напоминая о знаках, но рычащий Цербер в моей голове выгнал ее.
Я кивнул в ответ, не в силах вымолвить ни слова из-за того, что язык у меня пересох. Поэтому позволил своим глазам говорить за себя, а своей позе показать Одри, что заинтригован и хочу узнать больше.
Одри пожала плечами, ее улыбка стала печальной, когда она сказала:
— Я думаю, это должно было стать метафорой ее жизни.
Как и сказала доктор Траветти, я был голоден. Изголодался по общению, по привязанности. Я умирал с голоду. Потом смерил ее взглядом и снова кивнул, с нетерпением ощущая непосредственную связь с ее дорогой покойной сестрой. Той, к которой я прикоснулся с помощью своего искусства и машины.
— Сабрина... Моя сестра... — сделала глубокий вдох Одри, словно собираясь с духом. — Она родилась с врожденным пороком сердца, но мы не знали об этом, пока не стали старше и не стало слишком поздно. Болезнь уже прогрессировала до такой степени, что врачи поняли, что та умрет.
Я хотел сказать, что все мы умрём. Все мы болеем, стареем, попадаем под колеса машин и все умираем. Но вместо этого я привязался к предложенному ею признанию, простому кусочку бечевки, и почувствовал, как эта отчаянная потребность в связи с кем-то удовлетворенно вздохнула.
— Мне жаль, — ответил я.
— Все в порядке.
Одри произнесла эти слова так спокойно, так искренне, как будто это действительно было нормально, что сердце ее сестры было больным и отказало. Я не понимал этого, как она могла так смириться, когда сам все еще не научился принимать судьбу моего брата — вечное детство.
Я скрестил руки на груди, защищаясь и возвращая разговор в прежнее русло.
— Итак, в чем именно заключалась эта метафора?
— Ну, в начале ее жизни было столько прекрасных возможностей и потенциала, а к тому времени, когда ей поставили диагноз, все было разделено на черное и белое, понимаешь? Жизнь и смерть.
— Разве не такова жизнь каждого? — ответил я вопросом, который никогда не собирался задавать. И запнулся, сглотнул и сразу почувствовал себя мудаком. — Прости.
— Не извиняйся, — мягко сказала она. — Мне нравится твой вайб.4
Комплимент был неожиданным и непохожим на те, что получал в последнее время, и я отреагировал на него: насмешливо хмыкнул. Мой вайб? У меня не было вайба. «Вайб» казалось описательным словом, которое навязывают в старших классах, привязывая к группе или субкультуре. Вайб готов. Вайб панков. Вайб спортсменов.
У меня нет вайба. Я просто я. Блейк без вайба.
— Хорошо, — решительно ответил я.
Мой тон должен был ее обескуражить, должен был положить конец разговору, но вместо этого Одри лучезарно улыбнулась и спросила:
— Не останешься ли ты выпить?
— Мне действительно нужно домой, — настаивал я, но моя решимость таяла вместе с силой ее надежды.
— Только один бокальчик, обещаю. У меня есть стихотворение, которое я бы очень хотела, чтобы ты послушал.
— Значит, выпивка и стихотворение? — Я прищурился и посмотрел в сторону лестницы, с которой только что спустился.
Это казалось плохой идеей. Ничего хорошего из этого не выйдет. Я говорил это доброму доктору бесчисленное количество раз. И теперь говорил это себе. Это было плохо, но она улучшала настроение, и я подумал, могу ли я позволить себе впустить немного этого в свою жизнь. Только на сегодняшний вечер. Просто чтобы понять, каково это — сделать что-то эгоистичное для себя.
Хотя бы раз.
* * *
— Девочки, я хочу познакомить вас с мистером Блейком Карсоном.
Две блондинки, одетые в пастельные тона и сверкающие жемчужно-белыми зубами, повернулись ко мне. Их широкие улыбки слегка померкли при виде моей внешности, и я бы солгал, если бы сказал, что это чувство не было взаимным. Если бы знал, что мне придется выпивать со степфордскими женами, я бы, возможно, отказался.
— Блейк, это мои кузины и лучшие подруги, Реджина и Николь. — Одри указала на каждую из дам, и при каждом представлении они махали пальцами.
— Приятно познакомиться, — сказал я, еще неуверенный, что лгу.
Одри подняла руку и положила на мой обтянутый кожей бицепс. Я опустил взгляд на ее гладкую фарфоровую кожу и белые ногти, резко выделяющиеся на черном фоне моей куртки. Жест был дружеским, сугубо платоническим, но я снова задался вопросом: какого черта она вообще захотела проводить со мной время?
— Мы просто сходим в бар, выпьем чего-нибудь, а потом вернемся. Девочки, вам принести что-нибудь?
— Мне воды, — ответила Николь. Она повернулась к Реджине: — Я сделаю вид, что это вино, пока вы развлекаетесь.
— Скажи Дэвиду, чтобы держал свой член при себе, и ты больше не залетишь, — сухо пошутила Реджина, прежде чем посмотреть на Одри. — Что ты пьешь?