Я покачал головой.
— Нет, не думаю, что понимаю.
— Джейк стал инвалидом, верно?
— Да.
Ее глаза встретились с моими.
— Моя сестра очень сильно заболела.
Лучше. Обременены. Виноваты. Это было одно и то же, и тогда я понял. Я торжественно кивнул и поднял свой бокал.
— За обремененных близнецов, — поправил я, используя свои собственные слова.
Но Одри покачала головой.
— Не обремененными, Блейк. Просто лучше, — и ее бокал звякнул о мой.
* * *
У него такое же лицо, как у меня,
Такой же рост.
Но его разум другой,
И виноват в этом я.
Лишенный и запретный,
неспособный развиваться,
Говорят, это чудо,
что он вообще жив.
Но что за бог,
который избегает одного из своих?
Что за отец,
оставляющий своего ребенка одного?
Одри ждала за столом, пока я шел обратно, на ходу разрывая стихотворение. Когда я вернулся, на ее лице застыло выражение ужаса. Когда я спросил, что означал этот взгляд, она спросила:
— Зачем ты только что это сделал?
— Что сделал?
— Порвал! — раздраженно воскликнула она, тыча рукой в мой кулак, где еще оставались обрывки бумаги.
— Какой смысл хранить его? — возразил я, садясь и беря свой стакан.
Это был мой третий бокал. Я никогда не пил больше одного, но сегодня было уже три. Будет ли четвертый?
— Потому что это прекрасно, Блейк! — С тех пор как мы приехали, Одри немного оживилась. К тому же это был ее третий бокал, и что-то подсказывало мне, что она плохо переносит спиртное.
Я хмыкнул.
— Нет, это не так. Мое дерьмо некрасиво.
Ее лицо исказилось от сокрушительной скорби, и Одри прижала руку к груди.
— О, Блейк. Ты... Ты такой красивый. Ты такой талантливый и одаренный, а твои слова... — покачала головой Одри, снова и снова прижимая руку к груди. — Твои слова — это твое сердце, и оно разбито, но оно не уродливо. Ты не уродлив.
— Ты не знаешь, о чем, черт возьми, говоришь, — насмешливо возразил я, откинувшись на спинку стула. — Поболтай с моим психологом. Она скажет тебе, насколько я уродлив.
Это был вызов, почти злобный и горький, и я залпом допил остатки своего напитка. Одри даже не вздрогнула, когда я с глухим стуком поставил стакан на стол. Я хотел, чтобы она отреагировала, хотел увидеть, как она содрогнется от каждой капельки моей сущности. Именно тогда я внезапно почувствовал непреодолимое желание прищурить глаза, поджать губы и еще сильнее прижаться к столу. Я посмотрел ей прямо в глаза, надеясь, наконец, растормошить ее, показать, насколько отвратителен я был на самом деле — озлобленный, полный ненависти вор.
Оказавшись всего в паре сантиметров от ее носа, я спросил:
— Какого хера мне нужно сделать, чтобы ты оставила меня в покое?
— Ты хочешь, чтобы я оставила тебя в покое? — Ее голос оставался ровным и спокойным, она мгновенно протрезвела, а ее глаза смотрели на меня с терпением, за которое я ее ненавидел.
— Я…
— Следующая у нас Одри!
Мы синхронно повернулись к сцене и хозяйке клуба, которая аплодировала и приглашала ее к микрофону. Одри не дала мне закончить то, что я собирался сказать, она встала и сказала, что вернется, прежде чем подняться по ступенькам в центр внимания. Я затаил дыхание, сдерживая воинственность, когда она прочистила горло и вытащила из кармана лист бумаги.
— Я назвала это «Он», — произнесла Одри своим приятным голосом, в котором совсем не слышался алкоголь, и начала читать.
Он горяч,
Он холоден.
Он хитер,
Он дерзок.
Он честен,
Он лжив.
Он едва жив,
Он умирает.
Он одарен,
Он благословен.
Он злится,
Он в смятении.
Он сломлен,
Он в порядке.
Он желанный,
но он не мой.
Я мог бы придумать тысячу способов истолковать это стихотворение, написанное простыми словами. Кем он был? Был ли это кто-то, кого я не знал? Может быть, это был я? Я думал, что это про меня. Хотел, чтобы это было про меня, даже если у меня не было причин так думать. Одри едва знала меня, как она могла написать что-то о человеке, о котором ничего не знала?
И все же было ощущение, что все так и должно быть. Может быть, она действительно знала меня, может быть, каким-то образом, в каком-то смысле, она действительно знала... Судьба. Знаки. Предначертано звездами. Бог. Планы. Я покачал головой и поднялся со стула, чтобы взять выпить, пока Одри не уселась обратно.
Это была моя четвертая порция. О чем, черт возьми, я только думал? Неужели это то, на что она меня толкнула? Напиться до бесчувствия? С очередной порцией джина с тоником в руке я вернулся к столу и плюхнулся на стул.
— Тебе понравилось? — спросила Одри, медленно допивая остатки своего напитка. Она избегала встречаться со мной взглядом, и это означало только одно.
— Ты написала обо мне стихотворение.
Она кивнула, и я спросил:
— Зачем ты это сделала?
Одри перевела взгляд на меня на одну-две доли секунды, после чего снова отвела его в сторону.
— Это неочевидно?
— О чем ты говоришь?
Она пожала плечами. Провела пальцем по ободку бокала. Круг за кругом, круг за кругом... Словно снова оказался в школе, разговаривал с девушкой, которая мне нравилась, и, возможно, я нравился ей, и, черт возьми, от этого у меня внутри все переворачивалось. Будь я проклят, если был слишком пьян джином с тоником, чтобы сосредоточиться на чем-то, кроме того, как это ужасно и как ей нужно остановить это сейчас.
— Ты мне нравишься, Блейк, — сказала Одри, и я рассмеялся.
Это был зловещий, издевательский звук, и я мотнул головой в сторону бара, просто чтобы смотреть на что угодно, только не на нее.
— Нет, не нравлюсь.
— Да. Нравишься.
— Нет, — повысил голос и наклонился над столом, так что мои глаза оказались всего в нескольких сантиметрах от ее. — Тебе нравится идея. Тебе нравится мысль о том, что тебе есть что спасать, что у тебя есть ебаный проект, о котором можно говорить в церкви, или какой херней ты там занимаешься.
— Я не хожу в церковь, — спокойно возразила Одри.
— Да какая разница! Тебе нравится идея провести немного времени с кем-то, кого никто в твоей идеальной жизни не одобрил бы. Тебе нравится идея, что тебя будет трахать кто-то, кто, возможно, знает, что делает. Черт, я не знаю, что у тебя за причина, но поверь мне, малышка, я тебе не нравлюсь.
И, черт бы ее побрал, она никак не отреагировала. Одри продолжала наблюдать за мной, проявляя нечеловеческую терпимость, и я больше не мог этого выносить. Не мог сидеть напротив женщины, которая могла бы быть машиной, если бы не ее грудь, вздымающаяся при каждом вдохе или моргание ее век, демонстрирующее слабый отблеск теней цвета шампанского. Я, черт возьми, не мог этого вынести и знал, что это не только было ошибкой, но и что мне нужно было убираться на хрен, пока не сделал чего-нибудь, о чем потом пожалею. Что-то еще. Нечто большее.
Я допил остатки своего напитка одним глотком. Никогда не пил так много, и проглотить его было трудно. Я поднялся, схватил куртку со спинки стула и поспешил к лестнице. Не оглядывался, не обращал внимания, идет ли она за мной, мне было все равно, злится ли она, обижена ли, плачет ли или звонит своим кузинам, чтобы пожаловаться на парня, который только что отверг ее. Все, о чем я заботился, — это попасть домой и убраться отсюда, как можно дальше. И я выбежал на улицу и направился к парковке.