— Блейк! Подожди!
Ебаный ад. На хрен ее. На хрен это. На хрен этот город. На хер все. Я сжал кулаки, игнорируя ее голос и топот ее ног по тротуару позади меня. Что-то должно было заставить эту женщину оставить меня в покое, черт возьми.
— Блейк! Остановись! Ну же, пожалуйста, не уходи!
И тут я остановился. Остановился и повернулся на пятках. Она стояла под фонарным столбом, ее белоснежное пальто волочилось по грязной земле, и если это не было гребаной метафорой, то я не знаю, что это было. Знаки. Предчувствия. Все они были отображены прямо там, в ее белом пальто, покрытым грязью.
— Мне нужно свалить, — заявил я, чувствуя, что использовал эту фразу слишком много раз и что она меня достала.
— Но почему?
Я пожал плечами, хлопнув ладонями по бедрам.
— Потому что если я не уберусь от тебя на хрен, то не смогу справиться с тем, что произойдет.
— Что произойдет?
Я усмехнулся, покачав головой.
— Ты говоришь, как мой психиатр, отвечая на вопросы еще большим количеством гребаных вопросов.
Я снова посмотрел на нее и прямо заявил:
— Если я останусь, то попытаюсь трахнуть тебя, Одри. Вот что произойдет.
Одри не пошевелилась, но отреагировала. У нее перехватило дыхание, и ее щечки стали еще розовее.
— Оу.
— Я пьян, — слабо возразил я. — И ты мне слишком нравишься. Ни то, ни другое не должно было случиться, но как бы то ни было, мы здесь. И, черт возьми, ты меня так чертовски бесишь, но это еще больше возбуждает меня. Так что... Мне нужно убираться отсюда к чертовой матери, и тебе тоже.
— Ты не должен вести машину, — запротестовала она.
— Да мне уже похер, — ответил я честно, хотя и глупо, и ее обеспокоенный взгляд заставил меня застонать. — Ладно, ебать... Я поймаю такси или еще что-нибудь...
— Прогуляешься со мной?
— Ты что, блядь, издеваешься?
Она покачала головой.
— Нет.
— Я только что сказал тебе, что хочу трахнуть тебя, наговорил тебе всего этого дерьма, и ты хочешь, блядь, прогуляться со мной?
Одри кивнула, натягивая свое грязное пальто.
— Пожалуйста?
Я провел рукой по волосам и оглянулся через плечо на свой байк. Разум подсказывал мне, что не следует садиться на него и ехать домой. Я был пьян, и, хотя в данный момент меня мало заботило собственное благополучие, Джейк все еще нуждался во мне, и этого было достаточно.
Поэтому я обернулся к Одри и, вопреки здравому смыслу, согласился с ней прогуляться. Потому что мне нужно было время, чтобы протрезветь. Потому что, по правде говоря, я пока не хотел идти домой. Но главным образом потому, что я так отчаянно хотел верить, что могу быть достоин такой, как она.
Глава тринадцатая
Октябрь в Салеме означал туризм, и немалый. Улицы кишели экскурсионными группами и покупателями, ведьмами и вурдалаками. Это было в равной степени хорошо и плохо. Это было мое любимое время года, и оно привлекло в мой город множество единомышленников. В эти выходные я чувствовал себя живым, видя лица тех, кто, как я знал, искренне ценил эту атмосферу. Благоговейный трепет в их глазах, когда они любовались архитектурной красотой, и грусть, проступавшая на лицах, когда они узнавали о его призрачной истории.
Но, с другой стороны, были и те, кто, как я знал, приходил на мощеные улицы исключительно ради острых ощущений от общения с легендарными призраками. Они были здесь не для того, чтобы учиться, скорбеть или ценить. Им просто хотелось сделать несколько фотографий, затащить детей в пару музеев и уйти. В этом и заключался главный минус. Я хмуро смотрел на группу подвыпивших девушек из женского общества, которые щелкали каблуками по улице и усмехались над своим гидом в плаще.
— Как давно ты здесь живешь? — спросила Одри, поддерживая светскую беседу и отвлекая меня от раздражения.
— Где? В Салеме?
— Да, — уточнила она, когда мы свернули к Старой ратуше и пошли по ступенькам через площадь Дерби.
— С тех пор как мне исполнилось двадцать два.
— А сколько тебе сейчас?
Я прищурился и молча спросил себя, почему это вообще имеет значение.
— Мне будет тридцать четыре тридцать первого числа.
— Да иди ты. Ты действительно родился на Хэллоуин?
Я кивнул, чувствуя себя немного самодовольным.
— Жуть во мне врожденная.
— Это безумие!
— Не совсем, — рассмеялся я. — Мои родители очень быстро возненавидели Хэллоуин. Мало того, что им приходилось водить нас на праздник, так еще нужно было упаковывать подарки, готовить торт, праздновать день рождения...
Я пожал плечами.
— Когда мы выросли, стало легче. Сейчас мы празднуем только день рождения Джейка, так что...
«Почему, черт возьми, мой рот не перестает двигаться?»
— Ты не празднуешь свой день рождения?
Я повернулся, чтобы посмотреть на окно кабинета доктора Траветти. Я бы узнал его где угодно, потому что так часто смотрел через него, но сейчас снаружи он выглядел совсем по-другому. Меньше похож на тюрьму, а больше на интригующий фрагмент истории моего города. Неужели Одри видела меня именно таким? Меньше похожим на кучу пессимизма и злости, а больше на источник любопытства?
— Нет, — легкомысленно ответил я, когда мы проходили мимо здания. — Это кабинет моего психотерапевта.
— А почему ты ходишь к психотерапевту?
Я перевел взгляд на нее и почувствовал, как мои губы приподнимаются в слабой улыбке.
— Почему ты задаешь так много вопросов?
Она слегка пожала плечами, когда мы пробирались сквозь толпу покупателей на ночном рынке.
— Я хочу знать о тебе.
Я рассмеялся.
— Даже не могу представить, почему.
Одри снова пожала плечами.
— Я же сказала, что ты мне нравишься. И нахожу тебя интересным.
Я вздохнул и покачал головой.
— Ладно, пофиг. Ну... В любом случае, я уже давно перестал отмечать свой день рождения. Нет смысла.
Одри прищурилась и ткнула меня пальцем в бок.
— Эй! Ты не ответил на мой вопрос!
— Я не скажу тебе, почему я хожу к психотерапевту, — прямо сказал ей.
— Ладно, справедливо, — согласилась она, отступая. — Я ходила к психотерапевту некоторое время после смерти сестры. Потому что сомневалась во многих вещах, и мне очень помогло поговорить с кем-то.
Я хмыкнул и кивнул.
— Ага.
— Мне было трудно сохранять веру, когда я была в глубоком трауре. — Одри говорила тихо, прижав руки к груди. Я наблюдал, как она просунула пальцы между лацканами пальто, чтобы вытащить крестик. — Трудно не задаваться вопросом, почему такие ужасные вещи могут происходить с хорошими людьми. Или как Бог мог допустить, чтобы одна из Его близких так страдала, хотя она не сделала ничего плохого.
Я не хотел хмыкать, но хмыкнул. Это был мягкий звук, едва слышный, но она его услышала. Когда мы свернули на тротуар, Одри пристально посмотрела на меня и спросила, над чем я смеюсь.
— Я не смеюсь.
— Только что смеялся.
— Нет, — слабо настаивал я, но она знала, что это не так.
Поэтому я сказал:
— Я не верю в это дерьмо.
— В какое дерьмо? В Бога?
— Ага.
Одри мягко кивнула.
— Я поняла. Все в порядке. Ты имеешь право верить во что хочешь. Для меня вера — очень личная вещь. Вот почему я не хожу в церковь.
— О, большое спасибо за разрешение, — невозмутимо ответил я.
— Я не верила какое-то время.
Вообще не понимаю, какого хрена заставило меня спросить:
— Что изменилось?
Одри улыбнулась в ответ на мой вопрос, как будто могла видеть призрачные лучики света, просачивающиеся сквозь мои щели. Ей не терпелось поделиться своей историей, и она с удовольствием обхватила мою руку.
— Примерно год после смерти сестры я считала себя агностиком11. Всегда надеялась, что есть что-то еще, ну, знаешь, Бог, загробная жизнь... Но было трудно продолжать следовать своим убеждениям, когда мне было так больно. Это было похоже на то, что у меня отняли часть тела и не дали ничего, что могло бы притупить боль.