— О, эм, я действительно хочу сделать именно эту татуировку, так что...
Я сжал челюсть, когда ее голос затих, а слова повисли в густом, напряженном воздухе.
— Хорошо. Итак, что я могу сделать, это посмотреть, что ты хочешь набить, а затем порекомендовать одного из других художников в салоне. Какой стиль...
— Эм, — неловко вставила девчонка, — вообще-то мне нужно, чтобы это сделал именно ты.
Я потер рукой заросшую щетиной челюсть. Мне бы не хотелось с ней спорить и не хотелось бы позволять бы своей гордости портить мою репутацию профессионала, но было очевидно, что в этом случае придется настоять на своем. Такое случалось время от времени, но, черт возьми, я ненавидел это. Это было настоящим испытанием для моего терпения, а мне хватало и того, что происходило в моей семье.
— Хорошооо, — покровительственно протянул я, прежде чем включить громкую связь и открыть календарь на телефоне. — У меня отменена встреча в девять утра завтра. Остаток дня уже занят, так что, если ты не хочешь прийти в другой день...
— Нет, все в порядке, — сказала девушка, и в ее голосе послышалось облегчение. — Я очень ценю, что ты нашел для меня время.
— Угу, — коротко ответил я. — Как тебя зовут?
— Одри.
— Одри? — вопросительно подтвердил я, зависая пальцами над клавиатурой телефона.
— Да. Как Одри Хепберн.
Я набрал ее имя в своем календаре.
— Хорошо, Одри. Увидимся завтра утром.
— Большое спасибо. Я с нетерпением жду этого, — ответила Одри.
Я понятия не имел, как выглядит эта женщина, но мог представить ее улыбку в легкости ее слов. Такая легкая и изящная, как девичий почерк. Она, наверное, рисовала сердечки над буквой «и» и подписывала свое имя смайликом, и я мог бы пнуть себя за свою осуждающую ухмылку.
— Я тоже, — солгал я, уже предвидя, что это будет пустой тратой времени. Но, по крайней мере, это было утром. Я быстро покончу с этим и продолжу свой день. Ничего страшного. — Спокойной ночи.
— И тебе, Блейк.
* * *
— Давай, Джейк. Пора просыпаться. — Я открыл жалюзи в комнате брата, позволяя утреннему солнечному свету струиться по его пледу с Микки-Маусом. — Надо отвезти тебя в сад, пока ты не опоздал.
Джейк пробормотал что-то нечленораздельное и натянул одеяло на голову. Я осторожно вырвал его из рук и стянул обратно.
— Я не хочу вставать, — заскулил Джейк и оттолкнул мои руки, прежде чем перевернуться. — Уходи, Блейк. Я не хочу вставать.
— Я знаю, дружище, — посочувствовал я.
За всю нашу жизнь Джейк никогда не был жаворонком, и я каждый день чувствовал себя виноватым за то, что будил его. Но кто-то должен был поднимать его и отводить в сад, а поскольку мои родители никогда бы не сделали этого без битвы века, этим кем-то должен был быть я.
— Хочешь овсянку на завтрак?
— Ни за что, — запротестовал Джейк и снова перевернулся на другой бок. — Уходи.
— Как насчет фруктов? Может, яблоко или банан?
Джейк, наконец, повернулся ко мне лицом. В руках он держал свою потрепанную мягкую собачку Мутти. Иногда, когда его лоб морщился от беспокойства или морщинки вокруг глаз становились глубже, было легко забыть о трудностях, которые на него свалились. Но в такие моменты я легко мог заглянуть за его внешность и увидеть ребенка внутри. Когда его рот кривился в такой гримасе, словно ему было четыре года, а не почти тридцать четыре, трудно было вспомнить, что это мой старший брат, пусть и на две минуты.
— Банан с сахаром? — спросил он.
Я приподнял бровь и поторговался:
— Ты встанешь?
— Ага, — принял сидячее положение Джейк, чтобы доказать, что сдержал свое обещание.
Я пересек его спальню, чтобы взять одежду, которую положил для него.
— Ты оденешься?
— Базара нет. — Джейк протянул руки, и я отдал ему одежду.
— Хорошо. Тогда банан с сахаром. — Я вышел из его комнаты и направился вниз, на кухню.
Мама и папа сидели за столом с чашками кофе и мобильными телефонами в руках, изображая колоритную американскую пару за шестьдесят, комфортно живущую в двадцать первом веке. В то время как моя рутина заключалась в том, чтобы вытащить брата из кровати и отвести в сад, прежде чем я отправлюсь на работу, эта была их.
Должно быть, мило.
Я взял банан из миски с фруктами на столе и отправился на поиски сахара. Всю жизнь он лежал в одном и том же месте, но сегодня, когда он мне понадобился, казалось, что сахар пропал.
Вздохнув, я обратился к родителям с вопросом:
— Куда делся сахар?
Мама оторвалась от телефона и указала на белую банку, стоявшую прямо передо мной.
— Вон там.
— Это что-то новое, — прокомментировал я, открывая ту, на которой четко было написано «Сахар». И чувствовал себя идиотом из-за того, что вообще не заметил эту чертову банку.
— Мама купила их в магазине пару дней назад, — сказал папа. — Красивые, правда?
— Не мой стиль, но да, симпатичные, — кивнул я, беря нож, чтобы нарезать банан в миску.
Мама хмыкнула и покачала головой.
— Всегда нужно вставить свои две копейки.
— А?
Отложив телефон, она откинулась на спинку стула и пригвоздила меня стальным взглядом.
— Ты не можешь просто сказать: «Да, мам, они милые». Ты просто обязан добавить что-то негативное. Какая разница, что они не в твоем стиле, Блейк? Думаешь, я этого не знаю?
— Нет, — пробормотал я, сжав губы в тонкую линию.
— Супер. Тогда зачем ты это говоришь?
Я наклонил голову и стиснул зубы. И стал резать быстрее и более агрессивно.
— Я... не знаю, мам. Наверное, это просто часть моей очаровательной личности.
Она издала звук отвращения и отвернулась от меня.
— Всегда негативный. Всегда язвительный, — пробормотала мама себе под нос и взяла телефон.
— Может, мне стоит включить это в свое резюме?
— Блейк, — предупредил папа, качая головой.
Я отвернулся, чтобы взять ложку и закатить глаза. Язвительные замечания вертелись у меня на языке, но я больше ничего не сказал. Держал рот на замке, посыпая кусочки банана сахаром и давая маме возможность либо огрызнуться в ответ, либо принять тот крошечный кусочек спокойствия, который подарил ей, промолчав.
К моему удивлению, она выбрала последнее.
Джейк вошел на кухню в кроссовках, надетых не на те ноги. Я уже собирался что-то сказать, когда поставил его завтрак на стол, но мама первая обратила на это внимание. И в конце она добавила:
— Честное слово, милый, ты когда-нибудь научишься? Тебе уже почти тридцать четыре года, черт возьми!
Я скривил губы от гнева, когда приказал брату сесть и поесть, а затем опустился на колени, чтобы помочь ему поменять ботинки. Джейк невинно рассмеялся в ответ на укол моей матери, который, вероятно, был сделан из лучших побуждений. Мама никогда не хотела быть грубой по отношению к нему — она приберегала это для меня, своего негативного, саркастичного, проблемного сына, — но я не мог избавиться от непреодолимого желания защитить его. Указать на то, что он никогда не научится, сколько бы лет ему ни было. И спросить ее, почему она считала нужным бросать ему это в лицо, когда Джейк и сам прекрасно понимал, насколько он не такой, как все.
Но я ничего не сказал, решив сохранить мир, пока Джейк не позавтракал, и мы не вышли за дверь. Мама обняла Джейка, поцеловала его в щеку и пожелала хорошего дня, а когда повернулась, чтобы направиться обратно на кухню, небрежно бросила:
— Ей-богу, Блейк, тебе лучше быть осторожнее за рулем.
Каждый чертов день мама наставляла меня быть осторожным за рулем, и я обычно бормотал согласие, прежде чем выехать из дома. Но сегодня она решила добавить «ей-богу». Это прозвучало как угроза, нападение, и я остановился, держась за дверь.