Еще одна смена, еще одно пятно, еще один беспорядок. Мне было шестнадцать, я зависал со своими друзьями. Джейк не мог с нами тусоваться, он не умел кататься на скейтборде или роликах и закатил истерику из-за ревности и неприятия. Повсюду было шоколадное молоко. Я сказал ему, что мы можем потусоваться позже, сказал, что мы будем собирать «Лего» и смотреть «Гремлинов», и ему было достаточно этой сделки. Но не маме. Она отругала меня на глазах у моих друзей, обращаясь со мной как с ребенком, и выбросила мой скейтборд в мусорное ведро. Потому что, как она сказала, Джейк был на первом месте, перед друзьями и скейтбордом. И передо мной. Это было самое меньшее, что я мог сделать после всего. После того, что я натворил.
— Ты злишься на меня, — тихо констатировал я. — Ты... ты потратила более двух десятилетий на то, чтобы я ненавидел себя так же сильно, как ты меня...
— Боже правый, Блейк, откуда ты это берешь? — раздраженно фыркнула мама. — Скажи мне, что эта девчонка кормит тебя всякой ерундой. Ты же знаешь, что мы ей не нравимся.
Злость боролась с болью в сердце, и я прорычал:
— Не смей, блядь, говорить о ней.
— О, черт возьми, ты едва знаешь эту девушку!
Меня осенило еще одно осознание, и я пролепетал:
— Ты не хочешь, чтобы я был счастлив. Черт, ты никогда не хотела, чтобы я был счастлив. Ты...
— Ладно, Блейк, — вмешался папа. — Хватит. Думаю, нам всем нужно немного времени, чтобы успокоиться, хорошо? Мы поговорим с тобой...
— Какого черта ты позволил ей это сделать? — откровенно спросил я отца. — Ты стал гребаным зомби и позволил ей манипулировать мной. Ты позволил ей обращаться со мной как с дерьмом из-за гребаного несчастного случая. Ты позволил ей сделать так, чтобы я вырос и возненавидел себя и...
— Не драматизируй, Блейк. Да ладно, — вмешался папа, вздохнув, когда мама сказала:
— Это то, что он делает.
Мое видение изменилось, и я с кристальной ясностью увидел, какой была моя жизнь. Нас всех учат, что наши родители здесь для того, чтобы защитить нас, похлопать по плечу и сказать, как они гордятся тем, что называют нас своими детьми. Чтобы мы выросли счастливыми, уверенными в себе взрослыми. Но мои родители никогда этого не делали, и я — жалкий, сломленный результат этого.
Теперь я синий. И розовый. Я могу бороться и могу любить, и тогда я решил, что буду бороться с ними. И, возможно, несмотря на все это, смогу научиться прощать их. Но я не видел места для любви.
— Я вешаю трубку, — спокойно объявил я.
— Отлично, это хорошая идея, — сказал папа. — Может, мы придем к тебе на ужин...
— Нет, — перебил я. — Не придете. Никому из вас не рады в моем доме в обозримом будущем. Я увижусь с Джейком в воскресенье.
И повесил трубку.
* * *
— Привет, Блейк, чем могу помочь?
Голос доктора Траветти звучал как спасательный жилет, до которого я не мог дотянуться. Я задержал дыхание, пока не смог ответить.
— Привет, док. Извини, что нарушил поход по магазинам.
Она слегка рассмеялась.
— Не извиняйся. Я делаю все покупки в Черную пятницу онлайн.
— Умно.
Наступило короткое затишье, пока пытался подобрать слова, которые мне нужно было сказать, и как-то их произнести. Чем больше боролся, тем больше задавался вопросом, зачем вообще ей позвонил. Что, черт возьми, она вообще собиралась для меня сделать? Что док могла сказать мне такого, чего я не знал сам?
Я прислонился затылком к стене кухни и посмотрел на полку с бутылками спиртного. Оцепенение, охватившее меня при виде разноцветных сосудов, затягивало меня с такой силой, какой никогда раньше не испытывал. Меня беспокоило, насколько отчаянно я был готов поддаться черной пустоте, но еще больше меня беспокоило то, что я позволил этой боли поглотить меня заживо.
— Блейк?
Я прочистил горло и ответил:
— Да, док?
— Ты в порядке?
— Я бы позвонил тебе, если бы был в порядке?
— Справедливое замечание, — признала док с сочувствием в голосе. — Что случилось? Это из-за твоей девушки?
Девушка. Доктор Траветти была единственной, кто называл Одри моей девушкой за то время, что мы встречались. Это было приятно; даже сейчас это заставило меня улыбнуться.
— Не, — сказал я, качая головой и желая, чтобы она никогда не оставляла меня одного. — Похоже, я еще не все испортил. Она любит меня.
— Она тебе это сказала?
— Ага...
Блядь. У меня на глаза навернулись слезы, когда я вспомнил момент прошлой ночи.
— О, Блейк, — сказала доктор Траветти, ее голос звучал причудливо. Цыпочки чертовски любят романтику. — Это так чудесно. Ты даже не представляешь, как я рада за...
— Мои родители подписали бумаги, чтобы отослать Джейка, — вклинился я. Потому что, хотя любовь Одри ко мне, безусловно, была достойна радости, над моей головой нависла более могущественная, темная сила, которая лишила меня всего того света, который я недавно обрел в своей жизни. — Они даже не поговорили со мной, как обещали.
— Я не знаю, что сказать, Блейк. — Я сердцем ощутил тяжесть ее тона, в котором было столько сочувствия. — Мне так жаль.
— Вчера вечером я поссорился с матерью и пошел к Одри, потому что не хотел оставаться один, — продолжил я, глядя на особенно привлекательную бутылку водки. — Но сегодня она ушла с мамой по магазинам, и я вернулся домой. В итоге позвонил родителям, чтобы извиниться за вчерашний вечер и попытаться разобраться с этим дерьмом...
— Старый Блейк так бы не поступил, — прокомментировала док, обращаясь ко мне, как гордая мамаша.
— Да уж, — сардонически хмыкнул я, — лучше бы я этого не делал. Потому что знаешь, что я сегодня узнал, док?
— Что?
Эта бутылка все больше и больше становилась предметом первой необходимости.
— Моя мать презирает меня. И представь себе — она винит меня. Разве это не смешно, черт возьми? Все это время я винил себя, а она, оказывается, делала то же самое.
— Откуда ты это знаешь? — спросила доктор Траветти, говоря медленно и пугающе спокойно.
— О, — цинично рассмеялся я, — поверь, она не пыталась это скрыть. Она просто призналась мне. Ты знала, что Бог наказал ее, подарив ей меня?
Она выдохнула в трубку.
— Блейк...
— Ага-а-а, — кивнул я, облизывая пересохшие от отчаяния губы. — Забавно, правда? То есть я всегда думал, что наказываю себя, потому что нет никакого гребаного Бога, но, как оказалось, этот ублюдок использовал меня, чтобы наказать ее. А потом, видимо, мама решила сделать мою жизнь несчастной, потому что я превратил ее жизнь в сущий ад своим существованием и разрушением Джейка. Или еще какое-нибудь дерьмо, я ни хрена не знаю.
— Блейк, — ее голос резанул по моим ушам, пытаясь вывести меня из этого состояния, — мне нужно, чтобы ты дышал...
— Нет. Я не буду дышать, блядь.
Я оттолкнулся от стены, наклонился вперед, сделал несколько шагов к полке с выпивкой и схватил эту чертову бутылку.
— Моя мать, блядь, ненавидит меня. Кто, на хрен, ненавидит собственного ребенка? Кто, блядь, вымещает свою злость на гребаном ребенке? Кто, блядь...
Мое дыхание было прерывистым, и всхлип, вырвавшийся из моих легких, удивил меня. Сжав руку на горлышке бутылки, я наклонился вперед и ударился лбом о дверцу шкафа.
— Черт побери, док, — прокричал я в трубку, внезапно заметив слезы на своем лице и дрожь в голосе. — Они забирают его у меня. Я не хочу, чтобы они его забирали.
— Я знаю, Блейк, — сказала она таким голосом, который должен был оттащить меня от скалы, — и мне очень, очень жаль, что это происходит с тобой.