— Я скоро вернусь, — пообещал я.
На кухне я подождал, пока закипит вода, отчаянно пытаясь не обращать внимания на тревогу, поселившуюся в моем животе и разуме. Мне казалось безумием, что я волнуюсь абсолютно из-за пустяка. Дома все было в порядке. С Одри все было в порядке. Я был в порядке. Все было хорошо. Я стиснул зубы, уперся ладонями в стойку, повторяя про себя. «Все в порядке. Все в порядке». Повторял эту мантру в надежде, что что-то произойдет, и мне удастся избавиться от ужаса, который я не мог точно определить.
«ДЖЕЙК».
Меня осенила эта мысль, когда я налил кипяток в свою кружку. Часы на микроволновке показывали 12:22. Это прозвучало как пронзительный крик, написанный большими жирными буквами, такими же черными, как вода, окружающая чайное ситечко с заваркой. У меня задрожали руки, и я поставил горячий чайник на кухонную стойку, прежде чем мое зрение затуманилось настолько, что я перестал понимать, что делаю.
Я выбежал из кухни, чтобы схватить свой телефон, но когда добрался до спальни, он уже трезвонил. Одри сидела на кровати, сбитая с толку, когда я ворвался в комнату, схватил телефон с тумбочки и обнаружил, что звонит мой отец.
— Блейк? — спросила она дрожащим голосом. Одри была напугана.
Как и я.
Я ничего не ответил ей, быстро сняв трубку.
— Папа?
Я ждал, что он скажет мне что-нибудь, что угодно, но отец заговорил не сразу. Сначала я услышал кого-то еще. Кого-то, кого не узнал.
— Мэм, я понимаю. Мне нужно, чтобы вы...
Затем раздался крик моей матери:
— Не смей говорить мне успокоиться! Я не могу... Я не могу... — плакала мама, всхлипывала и не могла себя контролировать.
Мое сердце не могло биться сильнее или быстрее, не взорвавшись.
— Папа? — повторил я, и меня снова проигнорировали.
— Диана, — проговорил отец, стараясь сохранять спокойствие, которое не давалось ему легко. — Иди с ними. Я встречу тебя там. Хорошо?
Затем он обратился ко мне.
— Блейк, послушай меня...
— Что, на хрен, происходит? — пролепетал я сдавленным голосом. — Папа, я хочу, чтобы ты прямо сейчас сказал мне, что...
— Послушай меня! — рявкнул он без намерения быть жестоким, просто желая шокировать меня, чтобы я заткнулся. — У меня сейчас нет времени, Блейк. Мне просто нужно, чтобы ты поехал в больницу. Ясно? Ты меня слушаешь?
У меня подкосились ноги, и я опустился на край кровати. Одри поспешила встать на колени рядом со мной, обняла меня за плечи и провела ладонью по моему лицу, и только тогда я понял, что плачу.
— Папа, что, черт возьми, произошло?
— Блейк, пожалуйста, просто сделай то, что я тебе говорю, — измученно взмолился отец срывающимся голосом.
— Что случилось? — умолял я.
Папа вздохнул, прочистил горло и откашлялся, прежде чем сказать:
— Джейк... — Имя прозвучало отрывочно, с болью, и я закрыл глаза рукой, чтобы собрать осколки моего разбитого сердца.
* * *
Мир был размытым пятном белого снега и ярких огней, палитрой ослепительной красоты, замутненной холодной, уродливой чернотой, разъедающей мое сердце. Одри ехала в больницу, стараясь сохранять спокойствие и не превышать скорость, но я все равно заметил, как она несколько раз нажала на газ, пытаясь сохранить самообладание.
Мы не знали, что происходит. Когда я спросил, все ли в порядке с Джейком, мой отец не подтвердил, что с ним все в порядке. Он просто сказал, чтобы я как можно скорее ехал в больницу, что мы и сделали. Мы были едва одеты, когда выбежали из дома и сели в машину: Одри — в пижаме, а я — в трениках и кожаной куртке. Она, по крайней мере, догадалась захватить шлепанцы, а я был только в носках, но разве меня это волновало? Почувствовал ли я, как холод просачивается сквозь хлопок и замораживает мои пятки и пальцы ног? Нет.
Потому что все, о чем я мог думать, — это о том, что я должен был быть там. Я не должен был позволять ему вернуться в дом родителей. Должен был быть более внимательным, более осведомленным, более инициативным, чтобы держать его подальше от них. Почему я не обратился в полицию, как только узнал, что моя мать так долго была сукой-манипулятором? Что вообще могли сделать копы? Я не знал, но мне казалось, что это была адекватная реакция на то, что я более двадцати лет страдал от эмоционального и психического насилия. Почему я не мог быть лучшим братом, лучшим защитником, лучшим... лучшим... лучшим... лучшим...
Почему я просто не мог быть лучше?
— Блейк, — прорезала Одри оглушительную тишину с настоятельной заботой и протянула руку, чтобы схватить меня за бедро.
Меня всего трясло. Зубы клацали, руки сжимались и дрожали, а ноги неустанно подпрыгивали. Я усилием воли заставил свои конечности, челюсти, легкие успокоиться и вернуть контроль, но они не останавливались, не могли остановиться. Они не остановятся, пока я не узнаю, что, черт возьми, случилось с моим братом.
— Блейк, поговори со мной.
Я покачал головой. Потому что боялся заговорить или даже открыть рот, боялся даже представить, что может вырваться наружу. Не заблюю ли я всю приборную панель? Не буду ли кричать, как сломленное животное? Не начну ли я говорить с пугающей неуверенностью в себе?
— Мы почти приехали, хорошо?
Я кивнул, и на глаза снова навернулись слезы. Блядь. Я хотел быть там, хотел знать, что произошло, хотел знать, что происходит сейчас. И все же... я не хотел. Не хотел сталкиваться лицом к лицу с тем, что, блядь, происходило. Я не хотел быть в больнице. Не хотел видеть своих родителей, не хотел видеть Джейка раненым или…
—Ч-ч-ч-что, если он м-мертв? — заговорил вслух впервые после того, как повесил трубку. Я повернулся к Одри лицом, широко раскрыв глаза, даже не пытаясь остановить слезы, которые катились по моему лицу. — Что, е-е-если он, блядь, мертв?
— Блейк, — прошептала она, затем сглотнула. Ее глаза остекленели, и Одри быстро заморгала. — Не говори так.
— Что, если это так? Что, черт возьми, мне делать?
— Не думай об этом сейчас, — приказала она, повышая тон.
— Я-я-я убью их к чертовой матери. Я раздавлю их на хрен, Одри. Я с-с-с-сломаю их гребаные шеи и...
— Блейк! — ударила по рулю Одри. — Блейк. Давай просто попытаемся успокоиться и выяснить, что произошло, хорошо? Пожалуйста, просто... просто постарайся успокоиться. Просто дыши.
— Дыши, — повторил я, хихикая и качая головой. И почему, черт возьми, я не мог перестать плакать? Какого хрена во мне было столько слез? Как, блядь, они еще не высохли? — Я, черт возьми, не могу дышать.
Но я как-то справился, втягивая воздух и выдыхая его, и к тому времени, когда мы въехали на парковку больницы, я успокоил свои легкие до приемлемого уровня. Одри припарковала машину и держала меня за руку, пока мы спешили через раздвижные двери в приемный покой еле передвигающимися ногами.
Мы нашли отца бесцельно слоняющимся по углу большой комнаты, заполненной ожидающими и жалующимися людьми. Их голоса слились в раздражающую какофонию, когда я отпустил руку Одри, игнорируя ее настойчивые просьбы держаться, и быстро пошел вперед, не сводя глаз с отца.
— Блейк! — крикнула Одри, привлекая внимание нескольких человек к нашему присутствию. — Стой!
— Где он, черт возьми? — потребовал я, схватив отца за руку и рывком заставив его посмотреть мне в глаза.
— Мама с ним, — бесстрастно ответил он.
Я крепче сжал его руку, притягивая ближе к себе.
— Отвечай на мой гребаный вопрос! Где, блядь...
— Блейк, — перебил он, качая головой. — Это нехорошо.
Я продолжал держать его за руку, но мои пальцы разжимались.
— Не говори так. Не смей...
— Мама с ним поссорилась, — объяснил папа, глядя сквозь меня, его взгляд был таким пустым. Он был в шоке, едва моргал и едва дышал. — Джейк сказал, что хочет вернуться домой. Он хотел быть с тобой, он всегда хотел быть только с тобой. Джейк сказал, что ненавидит нас, и мама отправила его спать. Мы не знали, что он ушел. Мы не знали, что он сбежал. Он забрал чертову собаку. Эту гребаную, гребаную собаку… Господи, Микки...