После того как мотоцикл был вымыт, у меня осталось немного времени. Поэтому я достал телефон, чтобы позвонить Селии. У нее тоже был выходной, и она ответила после первого гудка.
— Эй, сейчас не самое подходящее время, — ответила она хриплым шепотом.
— Что значит «не самое подходящее время»? — беззаботно усмехнулся я. — Неподходящее время для чего? Ты даже не знаешь, какого хрена я звоню.
Си фыркнула.
— Ну, у меня такое чувство, что это как-то связано с внеклассным занятием, в котором ты можешь участвовать только тогда, когда тебе не приходится иметь дело со своим братом.
Я рассмеялся, откидывая рукой назад свои темные волосы.
— Виноват.
— Ага, видишь, я знаю тебя, Блейк. Ты чертовски предсказуем, — снова рассмеялась Си, но я услышал сожаление в ее голосе и пожалел, что позвонил. — Серьезно, я бы пригласила тебя к себе, но у меня сегодня дети.
— Я думал, что у твоего бывшего выходные. — Я вспомнил разговор, состоявшийся в начале недели.
— Так и было, но ему нужно кое-что сделать по работе, поэтому он спросил, не поменяюсь ли я выходными.
Си вздохнула в трубку и сказала:
— Знаешь что? Если бы ты действительно хотел что-то сделать, то мог бы зайти попозже...
— Нет, все в порядке, — быстро ответил я, не желая навязываться или ставить себя в неловкое положение.
— Ты уверен? Потому что, когда дети лягут спать, я бы не отказалась от компании. При условии, что ты будешь держать свой рот на замке.
Я обдумал эту возможность. Никогда не был у Си, пока ее дети были рядом. В их шесть и четыре года она не хотела усложнять ситуацию, приглашая в гости друга, и я ее не винил. У меня и так было слишком много забот. Последнее, что мне было нужно, — это смутить пару детей, у которых никогда не будет шанса назвать меня отчимом.
Но, тем не менее, прошло много времени с тех пор, как я в последний раз трахался, может быть, два или три месяца, и это были долгие месяцы постоянных обязанностей и бесконечного самолюбования, пока я не отрубался на ночь. Общество другого человека звучало скорее как необходимость, а не как простое человеческое удовольствие, поэтому задумчиво кивнул и ответил:
— Да. Хорошо. Напиши мне, когда они уснут, и я приду.
* * *
По дороге в клуб встречный ветер с шоссе хлестал меня по лицу. Над Массачусетсом сгущались оранжевые и розовые сумерки, по небу тянулись темные облака, образуя черные силуэты и тени. Я заехал на стоянку и припарковал мотоцикл на свободное место. Судя по количеству машин, сегодня было много народу. Хорошо для клуба, но не для меня. Мне не нравилось, что когда слишком много народу. Не нравилось, что можно привлечь внимание. Но это было более плодотворно, чем любой сеанс терапии, который я проводил до сих пор.
Затем спустился по лестнице в подвал, и меня встретил вышибала, здоровенный парень, имя которого так и не удосужился узнать. При виде меня он кивнул в знак приветствия, и я ответил ему тем же. Приглушенный свет и запах наг чампы1 окутали меня успокаивающими объятиями. Я глубоко вдохнул его, прежде чем направиться к бару. Никогда не позволял себе выпить даже одну порцию — в конце концов, я был за рулем, — но сегодня мне это было необходимо. Одной бутылки будет достаточно.
С бутылкой пива в руке я забрел в самый темный угол и без того темного клуба и плюхнулся на стул, прислоненный к стене. Где в своей черной кожаной куртке и джинсах мгновенно растворился в тени, став частью темноты, а не препятствием на ее пути. Если бы мне захотелось, мог бы прятаться здесь всю ночь, прислушиваясь, и никто бы не узнал, что я здесь. Это было безопасно.
— Всем добрый вечер, — поприветствовала владелица клуба, стоя под светом прожекторов. — Очень рада видеть здесь сегодня такую толпу. Мы приветствуем любые чтения, лишь бы произведение было оригинальным. Просто внесите свое имя в список, и никаких сокращений. Первое стихотворение этого вечера прочтет ваша покорная слуга...
Я беззвучно постукивал пальцами по столу, пока она читала свое произведение. Всегда старался держать свое личное мнение при себе (здесь это было неуместно), но было трудно не насмехаться над стереотипной прозой о почерневших слезах и чернокрылых птицах, уносящих душу в загробный мир, который может существовать, а может и не существовать. Это было не вдохновляюще, и мне было скучно.
К счастью, дальше чтение улучшилось. Мне понравился прекрасно написанный сонет о дереве и еще один — о первой заблудшей любви. Я восхищался талантом молодого человека с разбитым сердцем. И вот, как раз в тот момент, когда подумал, что мог бы внести свое имя в список, у меня перехватило дыхание от следующего чтеца.
— Всем привет, — сказала она в микрофон. — Я здесь впервые, но пара моих кузин убедили меня, так что... вот и я. Меня зовут Одри, а это стихотворение называется «Унесенные ветром».
Пока она читала короткое стихотворение о пыльных лепестках одуванчика, бесконтрольно парящих в воздухе, я размышлял, возможно ли, что это была не она, женщина, которую встретил несколько дней назад в салоне. Имя Одри не было непопулярным, и эта женщина могла быть просто похожа на нее. Но я обманывал себя. Татуировка, слегка розоватая по краям и начинающая покрываться коркой, была гордо выставлена напоказ на ее груди. Она была четкой и безошибочно узнаваемой, и мне отчаянно хотелось спрятаться от нее, вжаться в стену позади меня и исчезнуть совсем.
Одри покинула сцену и направилась в мою сторону, и мое сердце бешено заколотилось где-то в горле. Она никак не могла меня увидеть — ведь так? Я был тенью, затаился в темноте, как гад, но ведь девушка могла увидеть, как я вошел? Одри могла заметить, как я сел. И могла набраться смелости и подойти ко мне, когда адреналин от пребывания на сцене взял верх. Хотел ли я, чтобы Одри заговорила со мной? Липкость моих ладоней говорила мне, что нет, совершенно нет, но обнадеживающий стук моего сердца говорил другое, и я затаил дыхание. Ждал. Надеялся. Ужасался. Нуждался. Это был мой шанс узнать об этой татуировке, о ее истории, о том, что привело ее сюда, в мое маленькое подземное убежище.
Но прежде чем подойти ко мне, Одри неожиданно села за два столика от меня в компании двух других женщин. Мое сердце сжалось от облегчения и тревожного чувства отчаяния.
Позже, после того как было прочитано последнее стихотворение, я направился к «Харлею» с неустанным нытьем в голове, напоминающим мне, что я та и не прочитал свое стихотворение. Хотя написал его и хотел прочитать, отпустить и выбросить, но не стал этого делать, опасаясь, что Одри сразу же поймет, что я здесь, и захочет со мной поговорить. Но мне хотелось этого. Хотелось, чтобы она поговорила со мной. Черт, я хотел поговорить с ней, задать свои вопросы, пригласить ее на свидание, затащить в свою постель и...
Нет. Лучше бы она этого не делала. Моя жизнь была слишком сложной, слишком занятой и поглощенной, и это никогда не принесет никому пользы. Ни мне, ни уж тем более ей. Поэтому я поспешил, надеясь сбежать.
— Эй!
Это был ее голос. Это дружелюбие и воздушная мелодичность, от которых хотелось зажечь свет, и я оглянулся через плечо. Но Одри обращалась не ко мне. Это был кто-то другой, предположительно одна из ее вышеупомянутых кузин, и я вздохнул с облегчением и разочарованием одновременно, забираясь на сиденье мотоцикла и отправляясь к Си.