— Ты расстроен, — констатировала она.
— Ни хера себе, Одри!
Она положила руку мне на плечо.
— О, Боже, Блейк, я не нападаю на тебя.
Я раскинул руки на фоне зданий и неба и закричал:
— Весь ебаный мир нападает на меня! Вся эта гребаная вселенная нападает на меня с того самого дня, как я разрушил жизнь своего брата, и все, чего мне когда-либо хотелось, — это защитить его. Это все, что я должен был сделать. Вот и все! И в ту секунду, когда я стал гребаным эгоистом и зажил своей гребаной жизнью, вот что произошло.
— Блейк, ты понятия не имеешь, что говоришь.
— Охренеть, я точно знаю, что говорю!
— Нет. Ты не знаешь, — твердо заявила Одри, не убирая руки. — Почему бы нам не вернуться? Я поговорила с ними, они все понимают. Ты можешь вернуться и увидеть Джейка, но мне нужно, чтобы ты успокоился, хорошо? Пожалуйста, просто постарайся успокоиться.
Я покачал головой, чувствуя такую горечь во рту, что сплюнул желчь на тротуар. Мир вокруг казался мне странным. Нереальным, жестоким и почти постапокалиптическим. Я посмотрел на небо сквозь мутную пелену экзистенциальной ярости и молча спросил себя, что, черт возьми, такого сделал Джейк, чтобы заслужить такую дерьмовую участь. Что, блядь, он сделал? Чем заслужил братца, который обокрал его, мать, которая отказывала ему в нормальной жизни, и отца, который закрывал на это глаза? Что он вообще мог сделать?
Одри встала, обхватила меня за руку и потянула.
— Пойдем, Блейк. Пойдем со мной.
Медленно покачав головой, я отвернулся от неба, чтобы посмотреть на нее, и мельком увидел эту проклятую татуировку на ее груди. И вдруг все стало таким ясным, таким прозрачным, и я поднял палец, чтобы дотронуться до нее.
— Все началось с этого, — сказал я, ни к кому не обращаясь, потом посмотрел на Одри. — Ты никогда не могла оставить меня в ебаном одиночестве.
— Блейк, пой...
— Ты никогда не могла оставить меня в гребаном покое! Ты всегда ходила за мной по пятам, преследовала меня, отказывалась, блядь, уходить, пока я наконец не сдался, и что произошло? Все полетело к чертям собачьим!
Она наконец отпустила меня.
— Что?
— Просто оставь меня, на хер, в покое, Одри!
— С чего бы мне это делать?
— Потому что я, блядь, умоляю тебя об этом, — взмолился я сквозь стиснутые зубы. — Мне нужно, чтобы ты убралась нахуй и оставила меня в покое.
Сглотнув, Одри медленно кивнула.
— Я уйду, — прошептала она, осторожно уступая. — Но я не уйду, Блейк. Ты понимаешь? Я не ухожу из твоей жизни, просто возвращаюсь домой.
Домой.
Я хотел быть дома. Хотел оказаться в своей постели и в ее объятиях. Я хотел свои ботинки и одеяло, все свои вещи и чай. Хотел спать, и больше всего на свете хотел к брату. Хотел, чтобы его музыка звучала на моем стерео. Хотел, чтобы по телевизору крутились его фильмы, чтобы по полу в гостиной валялись «Лего», а на ужин каждый вечер были гребаные блины. Я хотел, чтобы его тупая долбанная собака линяла по всему дому, пускала слюни на диван и разбрасывала еду по полу в кухне. И при мысли о Микки моя рука безвольно опустилась, ободрав костяшки пальцев о бетон.
— Где Микки? — спросил я хриплым и надломленным голосом.
Одри опустилась передо мной на колени.
— Микки умер, Блейк.
Я яростно затряс головой.
— Ты не знаешь этого.
Но Одри кивнула и протянула дрожащую руку. Ее ладонь коснулась моей щеки.
— Твой отец рассказал мне.
С моих губ сорвался всхлип, и я продолжил качать головой.
— Пиздец, — пробормотал я. — Он любил эту гребаную собаку.
— Я знаю... знаю, — прошептала Одри, заключая меня в свои объятия.
Она гладила меня по волосам и слушала, как я плачу и причитаю. Одри прижимала меня к себе, гладила по спине и укачивала на легком ветру, ни разу не упомянув о том, что ей холодно и что она дрожит. Не жаловалась, что я оставляю синяки пальцами на ее спине. И не отпускала, пока я в изнеможении не прижался к ее плечу.
Затем Одри поцеловала меня в щеку, висок, лоб, губы и сказала:
— Ты пойдешь туда и увидишь своего брата. Я возьму твою машину и поеду домой. У тебя есть телефон?
Я смог только кивнуть в ответ, прежде чем Одри продолжила:
— Хорошо. Позвони мне, когда захочешь, чтобы я приехала за тобой. Хорошо?
Я снова кивнул, и она снова коснулась губами моего лба.
— Борись за него, Блейк, — прошептала она и оставила меня одного на тротуаре.
Глава тридцать вторая
Джейк взял Микки и свой рюкзак, в котором лежали DVD с «Гремлинами», айпод, наушники и мягкая игрушка-собачка — все самое необходимое. Надев пижаму с Микки-Маусом и черное пальто, Джейк прошел два квартала от жилого района, где жили мои родители, прежде чем выйти на главную дорогу. Видимость была плохой, а дороги еще не были расчищены. Они были скользкими от снега и льда, и к тому времени, когда водитель увидела его и собаку, она не смогла остановиться достаточно быстро.
Женщина сбила Микки первым, и, согласно ее рассказу о происшествии, Джейк никак не отреагировал. Он, вероятно, был ошеломлен, совершенно не знал, что делать, и она сбила его своим джипом.
Время столкновения было 12:22 ночи.
Водитель, добрая женщина по имени Лейси, осталась без единой царапины на теле, но с зияющей раной на сердце. Позвонив в девять-один-один и по номеру, указанному на ошейнике Микки, Лейси сидела на заснеженной дороге, держа на коленях кровоточащую голову Джейка, до приезда скорой помощи. Вскоре приехали мои родители, и тогда папа позвонил мне.
Теперь, в отгороженной занавесками зоне отделения интенсивной терапии больницы, я сидел со своими родителями в туманной тишине, находясь где-то между сном и бодрствованием. Я смотрел на безжизненное тело моего брата, покрытое синяками и бинтами, и думал, что вот так бы я выглядел, если бы умирал. Это было так хреново и болезненно, но черт с ним. Это была правда. Именно так я бы и выглядел, и, Боже, как бы я хотел, чтобы это действительно был я, а не Джейк.
Как бы я ни был зол, врачи действительно сделали все, что могли. Они восстановили его легкое, пробитое двумя сломанными ребрами. Зашили порез на лбу и зашили все мелкие царапины на лице и руках. Они также наложили гипс на его сломанную ногу и лодыжку, предупредив, что ему, вероятно, потребуется дополнительная операция, если он выкарабкается.
«Если он выкарабкается...»
Их беспокоила травма головы. Отек и кровоизлияние в его мозг были устранены, насколько это было в силах врачей, но сказать, что врачи не надеялись на его выживание, было бы преуменьшением. И даже если Джейк доживет до утра, сказали они, нет никакой гарантии, что он проснется.
— Если ему и повезет — а я имею в виду, что ему очень повезет, — сказал доктор, то невозможно сказать, насколько серьезен был нанесенный ущерб, особенно учитывая состояние его мозга до аварии. Подобное, скорее всего, было бы катастрофой.
Учитывая, что Джейку не везло с тех пор, как ему исполнилось десять лет, я уже не был так уверен в его шансах, но я надеялся. Надеялся, и если кто-нибудь меня услышит, я надеюсь, что это оправдалось.
Папа взглянул на меня со своего стула.
— Почему бы тебе не пойти домой и не попытаться поспать?
Переведя взгляд с Джейка на папино лицо, я указал на кровать.
— Шутишь, да? Я сейчас не могу уснуть.
— Я знаю, — ответил он, — но ты должен попытаться. Позвони Одри и попроси ее забрать тебя. Мы сообщим тебе, если что-то изменится.
Когда я снова посмотрел на Джейка и снова услышал, как аппарат втягивает и вытягивает воздух из его легких, у меня перехватило горло, а грудь, казалось, вот-вот разорвется. Черт, я не хотел плакать, только не снова, но как я мог даже думать о том, чтобы спать в своей удобной кровати, пока брат боролся за свою жизнь? Это то, что я должен был делать, это была моя работа. Но что, черт возьми, я мог сделать сейчас?