Но эта фантазия была развеяна напоминанием о том, что Джейк был один, заперт в тюрьме, из которой он не мог вырваться, а я был не в состоянии ему помочь. Я не мог вырвать его, я ни черта не мог сделать, и я сдерживал свою мучительную боль, безмолвно умоляя любого, кто был готов выслушать, сделать то, чего я не мог.
«Пожалуйста. Пожалуйста, ради всего святого, помоги ему. Что бы тебе ни понадобилось, просто спаси его. Пожалуйста».
Глава тридцать пятая
Практически ежедневно врачи упоминали о возможности отключения аппаратов Джейка в случае прекращения мозговой активности. Но по прошествии нескольких недель этого так и не произошло. Во всяком случае, пока. Казалось, что он просто застрял в постоянном пограничном состоянии. Не совсем спящий, но и не мертвый. Одри была убеждена, что таким образом его организм восстанавливается после несчастного случая. И, возможно, она была права. Мы все знали, что для него было бы практически невозможно справиться с предписаниями врачей не напрягаться, пока его кости будут срастаться. Это была приятная мысль, и мне хотелось ей верить, но я всегда был реалистом и не был уверен, что его тело просто еще не отпустило.
И все же я надеялся, что Одри права.
Что меня поразило, так это то, как мы все приспособились к новому нормальному образу жизни. Через полторы недели после аварии я вернулся к работе, нуждаясь в ежедневной передышке от монотонного сидения в больничных стенах, конца которому не было видно. Я проводил дни за татуировками и мечтал о том, что буду делать с салоном, как только мы с Гасом официально оформим мой статус управляющего магазином. И я никогда не выпускал из виду свой телефон. Просто на случай, если позвонят родители.
С момента несчастного случая с Джейком прошло около трех недель, и до Рождества оставалось несколько дней. Я рано лег спать, уставший после целого дня работы, затем я сидел в больнице, готовил ужин и стирал вместе с Одри. Она не работала на каникулах, и мы планировали сделать несколько рождественских покупок в последнюю минуту, прежде чем я отправлюсь к Джейку, а когда я проснулся, ее уже не было на том месте, которое я уже начал считать нашей кроватью.
Вытянув руки над головой, я наслаждался тем, насколько отдохнувшим себя чувствовал. Прошло уже несколько недель с тех пор, как я в последний раз так хорошо спал, и по этому поводу я испытывал лишь легкий укол вины. Я открыл глаза и уставился в потолок, прислушиваясь к звукам старого дома, и улыбнулся, услышав доносящийся из кухни певучий голос Одри. Предположив, что она готовит чай и завтрак, я сел, чтобы протереть заспанные глаза, с твердым намерением присоединиться к ней. Но прежде чем я успел прижать ладони к лицу, я был остановлен, ошеломленный черно-желтой фигуркой бабочки.
Такая маленькая и совершенная, она сидела на изножье кровати и, если не считать легкого подергивания усиков, была неподвижна и выглядела почти ненастоящей. Сердце бешено забилось в груди, я медленно потянулся за телефоном и быстро отправил Одри сообщение, попросив ее прийти сюда прямо сейчас, чтобы убедиться, что я не рехнулся.
Это было возможно. Я не встречался с доктором Траветти уже некоторое время, с того самого сеанса, когда я попросил ее позвонить семье Одри. За это время мое состояние могло ухудшиться, каким бы, черт возьми, оно ни было. Все казалось таким нормальным, но в то же время было так плохо, что я мог понять, почему мой разум начал придумывать эти простые галлюцинации. Какого хрена бабочка оказалась здесь, в спальне моей девушки, в конце декабря? Как, черт возьми, она вообще была жива?
Чем больше я сидел там, застыв как вкопанный, тем больше думал об этом. И чем больше я думал, тем больше мне начинало казаться, что мне действительно все мерещится. Не может быть, чтобы сейчас здесь была бабочка, и как раз в тот момент, когда я начал чувствовать уверенность в своей способности отговорить себя от грани безумия, в комнату вошла Одри и остановилась, едва слышно ахнув.
— О, Господи, — прошептала она, прижимая руку к груди.
— Подожди, ты тоже это видишь? — ответил я хриплым и смущенно дрожащим голосом.
Одри кивнула и тихо, на цыпочках, подошла к кровати, забралась на нее и села рядом со мной.
— Как долго она там?
— Не знаю. Я только что проснулся.
Затем я повернулся к ней и покачал головой.
— Почему это твой первый вопрос, а не то, как, черт возьми, она вообще здесь оказалась?
— Потому что я знаю, — просто ответила Одри, не сводя глаз с бабочки, которая все еще не двигалась.
— О, правда? Как? — с вызовом бросил я, скептически прищурившись.
— Это послание.
Я не хотел закатывать глаза, но я это сделал, и это сопровождалось уверенным покачиванием головы.
— Одри, да ладно тебе...
Ее глаза встретились с моими.
— Я понимаю, что у тебя на все есть свое объяснение, и это прекрасно. Но чем ты можешь объяснить это, если не этим?
Вздохнув, я снова повернулся к бабочке. Она по-прежнему не двигалась со своего места, но ее крылышки поднимались и опускались в медленном ритме, почти в такт моему дыханию.
— Я... — начал было я, но меня остановила мысль о том, что этому нет логического объяснения. Что бы я ни сказал, это прозвучало бы так же нелепо, как и ее предположение о том, что это сообщение от кого-то или чего-то, поэтому я закрыл рот и пожал плечами.
— Я так и думала, — подколола Одри, без особого энтузиазма принимая победу.
— Я с тобой не согласен, — отметил я. — Я просто не знаю, что еще это может быть, кроме причуды.
И это действительно было странно. Бабочка была почти идентична татуировке Одри, и если она не собиралась указывать на это, то и я не собирался.
— Как ты думаешь, что это... — начал я, когда зазвонил телефон, и Одри схватила меня за запястье. Ее взгляд был полон страха и ужаса, когда она уставилась на устройство в моей руке, и бабочка, бешено порхая, полетела по комнате. И я понял почему.
Звонил мой отец.
Клубящаяся смесь тошноты, грусти и надежды скрутила мои внутренности и вены, когда я, дрожа от страха, уставился на телефон. Я не мог пошевелиться. Мой мозг кричал, чтобы я ответил на звонок, поднял долбаную трубку, но пальцы не слушались. Я едва мог моргать, не говоря уже о том, чтобы заставить свои руки вести себя так, как мне было нужно, и в конце концов Одри пришлось забрать телефон у меня.
Она включила громкую связь и дрожащим голосом произнесла:
— Алло?
— Дай трубку Блейку, — настойчиво попросил папа.
— Он здесь. Вы на громкой связи, — ответила Одри.
— Блейк? — переспросил он, словно не веря ей.
Каким-то образом мне удалось заставить свои голосовые связки произнести:
— Да, папа. Я здесь.
— Ты нужен нам здесь и сейчас, — выпалил он.
Я быстро заморгал, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза.
— Чт-что происходит? Что случилось?
Папа был слишком тих и слишком долго колебался. Мое сердце бешено колотилось, голова кружилась, а челюсть отвисла так, что все, что я мог сделать, это прикрыть рот рукой, чтобы не дать желчи подступить к горлу. Рука Одри лежала у меня на спине, напоминая мне дышать, произнося мое имя и другие слова, которые я не мог расслышать. Но голос моего отца прорвался сквозь волну паники:
— Он просыпается, Блейк, — и я услышал его.
Я слышал его громко и отчетливо, и слава Богу.
* * *
Проходя по больнице, я чувствовал себя как в потустороннем мире. Держа Одри за руку, я в отчаянии потянул ее в сторону палаты моего брата. Мне нужно было увидеть его, убедиться, что он жив, и убедиться, что мои родители не разыгрывают надо мной какую-то отвратительную, жестокую шутку.