— Нет, она остается безнаказанной. В Индии, видите ли, женщин хватает, и с ними не церемонятся. Вдовец всегда подыщет себе новую, более покорную супругу.
— Убийца не скрывается, и его никто не карает! — возмущено вскричала я.
— Если убита женщина, то да, — кивнул папенька. — Индусы верят, что только мужчинам от рождения дана душа, а женщины обретают ее лишь после свадьбы.
— Что за нелепица? — удивился Леонардо. — Я-то думал, что в индийском пантеоне богов есть и богини…
— Есть, — подтвердил папенька. — Но на индийском континенте все так запутанно — я сам до сих пор толком не разобрался.
— А почему твоя жена стала парией? — поинтересовалась я.
— Наверное, мой ответ возмутит вас еще больше, — улыбнулся папенька с затаенной гордостью. — Муж Майны умер от лихорадки, которой она тоже заразилась, когда ухаживала за ним. Болезнь едва не свела ее в могилу, но Майна выкарабкалась. Однако, когда родственники мужа собрались кремировать его тело — в Индии покойников обычно сжигают, — они начали принуждать ее совершить «сути».
Мы воздержались от вопросов, зная, что папенька и сам не прочь ошеломить нас.
— Пока горит погребальный костер, добропорядочные индийские жены бросаются в него по доброй воле. — Он улыбнулся во весь рот. — Майна вовсе не отвергала этот старинный обычай. Она сказала мне, что охотно перешла бы в следующую свою инкарнацию, если бы ее супруг не был при жизни таким ослом.
Этот мрачноватый юмор вызвал у нас невольный смех.
— Отказом погибнуть в пламени Майна навлекла на себя презрение и мужниной, и собственной родни. Они все сочли себя опозоренными. Когда я приехал в их селение, Майна жила на городской окраине, перебиваясь тем, что продавала козье молоко хозяйкам, которые втайне сочувствовали ее беде.
— И она согласилась вместе с вами уехать из того злосчастного места? — догадался Зороастр.
— Она стала спутницей в моих скитаниях, — кивнул папенька, — моей провожатой, а когда я, сам кое-как владея хинди, обучил ее итальянскому языку — еще и переводчицей. Она была поразительно красивой и, как вы теперь сами убедились, деятельной и своенравной женщиной. — Он улыбнулся Зороастру. — Майна очень напоминала мне мою дочку, мать Леонардо. Вместе с женой мы исходили вдоль и поперек всю Индию. В жизни у меня не было лучшего друга, чем она. — У него вдруг задрожал подбородок. — Майна была гораздо младше меня. Мне и в голову не могло прийти… — Он снова посмотрел на свои руки и надолго замолчал. — Что она уйдет раньше меня.
Папенька не глядел на меня, но я чувствовала, что вся его любовь и жизненные силы, подобно быстрым стрелам, летят и проникают в мое истерзанное сердце.
— Жаль, что ты не можешь написать ее портрет, — улыбнулся папенька Леонардо. — На Востоке не принято изображать смертных — чаще богов: о восьми руках, слоновьих хоботах или попирающими ногой человеческие черепа. — Он довольно усмехнулся. — Индия пришлась бы тебе очень по сердцу, Леонардо…
Поняв, что сейчас расплачусь, я сама вызвалась сходить в мастерскую. Осмотр мертвеца сильно меня удручил. Его тело пока оставалось нетронутым, зато лицо явно начало разлагаться. Губы съежились, обнажив устрашающий смертный оскал, а плоть на носу отстала от кости. Даже на мой несведущий взгляд, до окончания эксперимента было еще далеко, но дополнительные несколько часов под жарким солнцем неминуемо обрекали его на провал.
Я вернулась в столовую залу и поделилась со всеми обескураживающей новостью.
— Надо вынуть холст, — с готовностью поднялся и предложил Зороастр.
— Нет! — воспротивился Леонардо.
Его глаза лихорадочно заблестели. Он со всех ног кинулся в мастерскую, мы — за ним. Леонардо взобрался на крышку камеры-обскуры и с величайшей предосторожностью заглянул внутрь.
— Кажется, на холсте пока нет никаких признаков химической реакции. Зороастр, принеси мне небольшой белый лоскут, живо!
— Что ты хочешь делать? — поинтересовалась я.
— Мы используем тело, но без головы.
Перед моими глазами поплыли ужасные образы. Одно дело — изувечить труп ранами и проколами, и совсем другое — лишить его головы!
— Сынок, — горячо зашептала я, пока Леонардо спускался по лестнице. — Нельзя же…
— Не волнуйся, мамочка — я, может, и вор кладбищенский, но, во всяком случае, не изувер. Успокойся и… доверься мне.
Как и накануне вечером, наш опыт увенчался отменным изображением. На светлом холсте проступили призрачные темные очертания груди и рук с отметинами от проколов, туловище, скругленные бедра и икры. На месте лица не было ничего. Маэстро оказался прав: раствор не успел отреагировать на солнечный свет и полностью отстирался в кипятке.