— Сегодня среди нас, — продолжал Фичино, — присутствует гость, Катон Катталивони, ученый и аптекарь. Он явился сюда по высочайшей рекомендации Лоренцо де Медичи, и когда мы с ним наконец разберемся… — Фичино улыбнулся, а среди собравшихся послышались добродушные смешки, — досточтимый Катон, если будет на то его желание, вольется в наше братство поиска Мировой Истины.
— Начнем же, зачем мешкать! — раздались возгласы.
Фичино сел, и тогда, не вставая со скамьи, заговорил Лоренцо. Его голос, несмотря на внушительность обстановки, оставался таким же естественным и доброжелательным, как и во время наших дружеских бесед.
— В тысяча четыреста тридцать восьмом году, через тысячу восемьсот шестьдесят шесть лет после рождения Платона, мой дед Козимо основал Академию. С Востока тогда впервые потоком хлынули к нам древние книги и рукописи, и тотчас нашлись образованные люди с пытливым умом, большей частью гуманитарии или священники, готовые в поте лица штудировать идеи античности. До тех пор над Европой столетиями сгущались мрак и гнет, свирепствовали чума и суеверия. Церковь совала нос в каждый дом, в каждый закуток, наводя ужас на мужчин, женщин и даже на малолетних детишек посулами геенны огненной и вечного проклятия… за их главный грех — рождение на свет Божий!
— Затем мой дед отыскал Силио, — Лоренцо с признательностью взглянул на Фичино, — и доверил ему приступить к переводу всех сочинений Платона. За другие переводы взялись и выполнили их с неизменным усердием Поджо Браччолини, Кристофоро и Пико. А Веспасиано, да благословенно пребудет его сердце, — Лоренцо послал улыбку книгопродавцу Бистиччи, — обратил торговлю книгами в почетную профессию. А теперь в помощь нашим занятиям Силио перевел и «Корпус Герметикум».
— Расскажи Катону об изначальной Академии, — попросил Пульчи.
— Джиджи, почему бы тебе самому не рассказать о ней? — предложил Лоренцо и с видом выполненного долга откинулся на спинку скамьи.
— В триста восемьдесят третьем году до Рождества Христова греческий Платон, которому тогда было сорок лет, приехал в Италию, — чрезвычайно горделиво объявил Пульчи. — Мы сейчас не можем с уверенностью сказать, что именно он осматривал здесь и изучал, зато нам доподлинно известно, что по возвращении домой Платон вдохновился идеей основать школу и под ее эгидой собрать ученых, преподавателей и студентов…
— Это Италия вдохновила Платона! — ко всеобщему одобрению, воскликнул Полициано.
— …с единственной целью, — как ни в чем не бывало продолжил Пульчи, — совместно предаться изучению разнообразных умозрительных дисциплин: философии, математики, астрономии, биологии, медицины. Греки, которых мы ныне весьма почитаем, в те времена ничуть не меньше преклонялись перед египтянами.
— Первейшей любовью Платона, разумеется, оставалась философия, — подхватил эстафету Ландино, — поэтому в первое время он в диалогах всячески защищал от очернителей своего обожаемого приснопамятного учителя Сократа.
— Защищал и от убийц, — не в силах скрыть волнение, добавил Леон Баттиста Альберти. — Только помыслите: предстать перед публичным судом и пойти на казнь лишь за то, что ты учил юных афинян иметь свое мнение и изрекать истину! Горький парадокс состоит в том, что нанимали Сократа отцы тех самых юношей, которым он преподавал!
— Выходит, Афины, перед которыми мы благоговеем, по сути, не являлись идеальным государством? — не выдержав, подала я голос.
Отвечать мне начали разом несколько человек, но певучий голос Антонио Поллайуоло перекрыл всех:
— Попытка установить демократию в конечном итоге подверглась обструкции со стороны даже таких мудрецов, как Платон. Прочие же формы управления — олигархия и плутократия — потерпели еще более сокрушительный провал.
— Однако наш Лоренцо весьма увлечен мыслью об «идеальном государстве», описанном в «Республике» Платона, — заявил Полициано. — Он мечтает и Флоренцию перекроить по ее образцу.
— Винюсь, мечтаю, — признался Лоренцо. — Но спешу заметить, что мы отвлеклись от представления Катону нашей Академии в сторону политики, хотя наше общее кредо — философия.
— Вот именно, — поддержал его Фичино. Он встал со скамьи и, неторопливо двинувшись вокруг водоема, заговорил веско и с достоинством:
— Философия, по нашему глубокому убеждению, есть наивысшее из человеческих призваний, посвящение в мистику и эзотерику, доступное лишь немногим. Следуя учению Платона, мы оценили и освоили искусство ведения дискуссий. Мы стоим за осознанный подход к познанию и действительности и не позволяем себе отгораживаться от каких бы то ни было новых веяний. В любой момент каждый из нас готов пересмотреть свои мнения и позиции.