Однажды, пару месяцев назад, Хелен проспала весь вечер, почти до ночи. Проснулась в деловитой компании десятичасовых новостей Би-би-си. Вот уж досада: ужинать уже поздно, а сна ни в одном глазу. Куда деваться, пришлось смотреть телевизор, пока новая волна усталости не загнала ее наверх. В прежние времена, вспоминает она, телевещание в надлежащий час заканчивалось. Сотрудники телеканала отправлялись по домам, в объятия накрахмаленных постелей. А теперь программы идут всю ночь. Бесконечная череда голосов. Даже если в студии никого и у экранов ни одного зрителя, вещание продолжается, пытается заполнить пустоту, но лишь делает ее ощутимее.
Лежа на диване и постепенно возвращаясь в реальность, Хелен упрекает себя в глупости: как можно было приволочь домой нечто столь явно просящееся на свалку? Ну смотрите: огромный грязный аквариум, наверняка в нем трещина где-то под коробками, в которых, скорее всего, лежат унылые немытые запчасти от какого-нибудь прибора, более не подлежащего сборке.
Но аквалангист… в нем определенно что-то есть.
Хелен садится на диване и рассматривает игрушку. Никогда еще к ней таким путем не возвращалось что-то настолько личное. Интересно, не связано ли это как-то с тем, что она находится в родном городке. А вдруг еще каких осколков прошлой жизни сюда принесет?
Оставшееся до вечера время Хелен сначала расставляет по цветам продукты в холодильнике, потом смотрит детские передачи, которые начинаются в четыре, а в пять сменяются мыльной оперой.
Искусственный пафос шестичасовых новостей (они есть на всех каналах) уступает место телеигре. Потом комедия или драма. Иногда бывают программы, где в студии сидит публика. Эти еще ничего. Если машинально смеяться вместе с людьми, ты немножко как будто рядом, попалась в одну с ними сеть.
Когда сгущаются сумерки, Хелен смотрит в садик за домом. Он изрядно зарос, но в конце лета, когда ветер переворачивает все вверх дном, смотрится очень даже мило. Хорошо хоть площадку перед домом давно замостили, так что проходящие мимо пешеходы не бросают озабоченных или укоризненных взглядов.
В пятницу на ужин обычно замороженный пирог, приготовленный в духовке. На этикетке написано, что он рассчитан на две порции, но на самом деле его хватило бы только полутора едокам. Хелен подумывает сварить к нему картошки, но картофелечистки в положенном месте не обнаруживается, а когда удается ее найти, пирог уже пропекся.
По завершении девятичасовых новостей пора отправляться в кровать.
Но, поднимаясь по ступенькам, Хелен зависает на полушаге, точно заводная игрушка, у которой кончился завод. Не принять ли еще разок ванну? Обычно, когда возникает такое желание, она спускается обратно, выходит за французское окно и стоит там минут двадцать, чтобы хорошенько промерзнуть.
Но уже поздно – и по факту, и по ощущениям.
Свет внизу выключен, а завтра предстоит потрудиться, аквариум разобрать. Если заставить себя лечь, время пролетит мигом, и вот она уже будет за чаем с тостом нарезать колготки для ожидающего ее приключения.
Хелен продолжает подъем, ступеньки как будто бы кряхтят под ногами. Не включая лампу, она нашаривает ночную рубашку, затем ныряет между прохладных, чуть влажных простыней. Спит она, как правило, на боку, но если очень устала, то на спине.
Посреди ночи она открывает глаза.
Хелен сама не понимает, отчего проснулась, и просто плывет дальше по равномерным волнам дыхания. Может, это оно. Окончание. Но тут она слышит что-то внизу.
Она снова прислушивается. Очень слабый звук, но совершенно отчетливый.
Она не шевелится – точно так же ее сын Дэвид притворялся спящим, когда она поздно возвращалась домой с работы. Мальчик не открывал глаз, но знал, что мама уже пришла.
Звук негромкий, но настойчивый.
На первом этаже ее дома на Вестминстер-кресент происходит нечто такое, чего прежде не случалось. Кто-то лезет внутрь? Ограбления в городе бывают, это ей известно из местных газет. Но что у нее красть? Все ценное отсюда забрали давным-давно.
Хелен выбирается из-под одеяла и крадется к открытой двери спальни. Двигаться приятно, это помогает стряхнуть страх и затолкать его подальше. Теперь ей уже очевидно, что звук производится намеренно и в нем есть какой-то смысл. Это не ветки скользят по французскому окну, не вода капает из плохо закрученного крана в нижней уборной. Это стук – тихое-тихое постукивание, как будто кто-то крошечный или ужасно застенчивый стоит снаружи и хочет войти.
Суббота