Годфрунд. Замок горит. Пусть себе!.. Труби!..
Солдат весело трубит.
Картина четырнадцатая
Парадный зал Остреландского замка, заполненный подданными.
Герцог Остреландский (входит в сопровождении супруги и сына. Звучат фанфары и приветственные возгласы собравшихся. Герцог обращаемся к ним) Друзья мои! Я созвал вас, чтобы отпраздновать подвиг, приумноживший славу моего дома. Вы, мои старые боевые товарищи, и вы, верные подданные земли Остреландской, разделите со мною радость. Пусть вино льется рекой. Но прежде возблагодарите Господа Бога гимном былых времен!..
Все (поют)
Герцог Остреландский. Господи, ты слышишь нас, ходивших в Иерусалим освобождать твою гробницу? Ты, осеняющий этот замок и всю Фландрию, услышь еще песню доблестных фламандцев. Пойте, мои верные вассалы, потрясая копьями!..
Все, поют.
Первый хор. Кто благородней всех зверей?
Второй хор. Черный лев на задних лапах!
Первый хор. Что он делает, сняв латы?
Второй хор. Лев пирует до упаду!
Все. Всех благородней — всех пьяней!..
Герцог Остреландский. Клянусь львом, пейте!..
Все. Да здравствует земля Остреландская и черный лев!..
Все пьют. Герцог осушает чашу и восстанавливает тишину.
Герцог Остреландский Дорогие мои, я был этим неустрашимым львом, а теперь достиг почтенных лет. Но знайте, в моем логове подросла молодая львица, оказавшаяся превосходной охотницей. Сейчас вы увидите, какую добычу она принесла. Пригласите сюда мою дочь! (Появляется Пюрмеленда.) Подойди, Пюрмеленда. Ты словно во сне. Видишь ли ты нас? Я тебя хорошо вижу: твоя поступь тверда, ты не сгибаешься под тяжестью меча и другой своей ноши. Положи, что несешь завернутым, на гранитный стол и постой среди нас, чтобы мы могли восхититься твоей мужественной красотой, хотя ты и мертвенно бледна сегодня…
Герцогиня. Дочь моя!
Герцог Остреландский. Замолчи, жена!
Карол. Сестра моя!
Герцог Остреландский. Замолчи, сын! Все должны хранить почтительное молчание, когда в зал вносят покойника. Трубите в знак траура. (Скорбно трубят рот.) Вы не спрашиваете, кто покойник?
Годфрунд. От имени всех ваших подданных я спрашиваю вашу светлость: кто покойник?
Герцог Остреландский. Я срываю покрывало — саван, которым он укрыт. Беру его за волосы и показываю вам на вытянутой руке; глядите на обескровленную голову.
Все (кричат) Галевин!..
Герцог Остреландский. Галевин! Убийца дев! Не оскорбляйте мертвую голову. Сдохла змея, не имевшая ни человеческой души, ни человеческого сердца, ни человеческого разума. Он искал счастья в преступлениях, но не нашел. Он обрел позорную смерть от того самого меча, которым готовился совершить гнуснейшее деяние, о чем свидетельствует зловещая усмешка на его бескровном лице. Его губы пересохли, не петь им больше роковой песни. Отвечай, Галевин!.. Сожалеешь ли ты о своих нечестивых поступках? (Тишина.) Попросишь ли ты пощады на суде божественном и людском? (Тишина.) Не отвечает. Тогда отвечай ты, дочь моя, расскажи нам, как случилось, что поющая голова онемела.
Пюрмеленда. Я все расскажу, отец, если вы отдадите мне голову.
Герцог Остреландский. Нет, дитя мое, у тебя еще руки дрожат.
Пюрмеленда. Отдайте мне голову, она моя, я взяла ее у тела.
Герцог Остреландский. И то правда! Бери и расскажи нам о своем подвиге!
Пюрмеленда (хватает голову и прижимает ее к себе. Начинает рассказывать.) Слушая его волшебную песню, я впала в очарованный сон: чувства мои бодрствовали, а воля спала. Подобно другим грешницам, я бежала из дома и встретилась с ним: так пичуга летит на зеркальце ловца. Я ощущала необыкновенную легкость в мире из снежных кристаллов и сияющих звезд. Сквозь такой застывший пейзаж летят, наверно, души после смерти. Я не помнила Бога и себя самой; слова и мысли утратили смысл; путь мой пролегал там, где не ведают Добра и Зла.
Герцог Остреландский. Рассказ твой не ясен.
Пюрмеленда. Он ждал меня. Он был весь лед и пламя, сверкал зловещей красотой, как изгнанный архангел, еще хранящий свет и благоуханье неба, но уже издерганный муками ада. С его очерченных золотом губ лилась любовная песнь; я почувствовала, что погибла и бросилась к нему. Видя его странно светящееся лицо, я залилась слезами. Я обнаружила, что человек, обещавший счастье, был сам воплощением боли. Я искала для него нежные слова утешения, но не находила; тогда я взяла его руки и смиренно их поцеловала…