Ее слова били точно в цель, затрагивая мои самые потаенные амбиции и страхи. Я действительно хотел этого — знания, силы, возможности влиять на события. Но цена…цена казалась слишком высокой. Я не был уверен. Я вообще уже ни в чем не был уверен.
— Я…я не знаю — прошептал я.
Сирена смотрела на меня долго, изучающе. Потом ее губы снова изогнулись в хищной улыбке.
— Сомнения — это нормально, Арти. Особенно для новичка. Но знаешь, есть только один по-настоящему действенный способ их развеять.
Она резко перегнулась через сиденье, ее лицо оказалось в нескольких сантиметрах от моего. Ее глаза горели темным огнем, а запах ее духов ударил в голову. Она схватила мою руку своей прохладной, сильной ладонью.
— Знаешь, малыш Арти, — промурлыкала она низким, грудным голосом, от которого у меня по спине побежали мурашки, — давно я не трахалась в машине. Надо бы это исправить.
И прежде чем я успел что-либо осознать или возразить, она потянула меня на себя, одновременно откидывая спинку своего сиденья. Все мои сомнения, страхи и моральные терзания мгновенно утонули в волне жара, исходящего от ее тела, и властном блеске ее глаз. Она снова брала контроль — над ситуацией, надо мной, над моими мыслями и моим телом. И я снова подчинялся.
Ее слова, ее близость, властный блеск глаз — все это обрушилось на меня разом, сметая последние остатки сопротивления и сомнений. Ее губы впились в мои — не поцелуй, а требование, утверждение власти. Я ответил инстинктивно, неуклюже, все еще пытаясь осознать происходящее, но она уже действовала. Сиденье откинулось назад с глухим щелчком, и в тесном пространстве автомобиля мир сузился до ее тела, ее запаха, ее неумолимой силы.
Это не было похоже ни на что, что я испытывал раньше. Никакой нежности, никакой прелюдии, только первобытная, яростная энергия. Ее движения были резкими, почти грубыми. Она сорвала с меня рубашку, пуговицы отлетели, царапая кожу. Ее пальцы впивались в мои плечи, оставляя красные следы, ее зубы прошлись по ключице, вызывая одновременно боль и странное, темное удовольствие. Я чувствовал себя не партнером, а объектом, инструментом для удовлетворения ее внезапного порыва. И часть меня, та часть, что еще цеплялась за прежнего Арториуса, была в ужасе.
Но другая часть…та, которую она разбудила или создала…она отзывалась. Она жаждала этого. Сирена доминировала абсолютно, управляя каждым моим движением, каждым вздохом. Она задавала ритм — рваный, дикий, неумолимый. Ее глаза горели темным огнем, в них не было ни любви, ни нежности, только концентрация, власть и какое-то хищное удовлетворение. Тесное пространство машины, запах кожи сидений, смешанный с ее духами и запахом наших тел, полумрак, нарушаемый лишь светом уличных фонарей — все это создавало атмосферу чего-то запретного, первобытного.
Я слышал ее тяжелое дыхание, свои собственные сдавленные стоны. Ее ногти царапали мою спину, и я не пытался сдержать болезненный вздох. Я чувствовал, как она использует меня, мое тело, мою реакцию, и вместо унижения или стыда, которые я ожидал почувствовать, меня захлестывала волна чего-то иного. Это было остро, опасно, это было на грани боли, и, к своему собственному ужасу, я понимал — мне это нравится. Мне нравилась ее грубость, ее бескомпромиссная власть, нравилось чувство потери контроля, подчинения ее воле. Та самая агрессивная энергия, что вспыхнула во мне рядом с Элеонорой, теперь нашла выход, но направленная не мной, а ею. И это было… освобождающе. Пугающе, но освобождающе. Я больше не боролся с ней, не боролся с собой. Я просто отдавался этому потоку, этому мрачному, животному единению.
Все закончилось так же внезапно и резко, как и началось. Мир на мгновение взорвался белым шумом, а потом осталась только пустота, тяжелое дыхание и ноющая боль в мышцах. Мы замерли в неудобных позах, прижатые друг к другу в тесном пространстве. Воздух был густым и тяжелым.
Сирена отстранилась первой, легко, словно ничего особенного не произошло. Она поправила свое платье, которое оказалось смятым и слегка разорванным у плеча, провела рукой по растрепавшимся волосам. Затем достала из сумочки тонкую сигарету и зажигалку. Щелчок, вспышка огня, и вот она уже затягивается, выпуская струйку дыма в приоткрытое окно. Ее профиль в свете фонарей был резок и прекрасен своей холодной отстраненностью. Она молча смотрела куда-то вдаль, на огни ночного города.