Тишина снова стала напряженной, но теперь другой. Не неловкой, а какой-то…окончательной.
— Не вздумай теперь сбежать, малыш Арти, — вдруг произнесла она тихо, не поворачивая головы. Голос был ровным, почти без обычной иронии, но и без тепла — ты мне нужен. Оказывается, от тебя есть толк. Было бы глупо терять такой…актив.
Ее слова были типично сиреновскими — циничными, прагматичными, сводящими все к пользе и выгоде. Но мне послышалось в них что-то еще. Не просьба, нет. Скорее, констатация факта, в котором сквозила тень…потребности? Или это я уже сам додумывал?
Я смотрел на ее силуэт, на тлеющий кончик сигареты, и чувствовал внутри опустошение и странную, болезненную ясность. Той борьбы, что кипела во мне еще час назад, больше не было. Она победила. Или я просто сдался.
— Я не знаю, кто я теперь, Сирена, — тихо ответил я, и голос мой был хриплым и усталым — Но кем бы я ни стал…что бы от меня ни осталось…я твой.
В ее горле что-то клокотнуло — то ли сдавленный смешок, то ли просто звук затяжки. Она повернула голову и встретилась со мной взглядом. В ее глазах мелькнуло что-то мимолетное — удивление? Удовлетворение? Или просто отражение уличных фонарей?
— Само собой, малыш Арти, — сказала она с легкой усмешкой, снова надевая привычную маску — куда ж ты денешься от такой замечательной хозяйки? Хорошо, что до тебя наконец дошло. Меньше глупых вопросов будет — она затушила сигарету в пепельнице. — поехали. Ко мне ближе. А завтра будет новый день. И у нас чертовски много работы.
Она завела мотор, и машина плавно тронулась с места, унося нас сквозь ночной город к ее дому, к новому дню, к новой, неведомой мне жизни, в которой я уже не принадлежал себе.
Глава 5. Трещина в зеркале
Я проснулся от настойчивого солнечного луча, пробившегося сквозь щель в тяжелых шторах и ударившего прямо в глаза. Голова была тяжелой, тело ломило, как после серьезной драки. Я лежал в незнакомой кровати, в незнакомой спальне — просторной, стильной, сдержанно-роскошной, но какой-то холодной, как и ее хозяйка. Сирена.
Она не спала. Лежала на боку, подперев голову рукой, и смотрела на меня. В ее глазах не было ни тени вчерашней животной ярости или сегодняшней утренней сонливости. Только чистое, внимательное любопытство хищника, изучающего свою добычу. Или… свою собственность.
— Проснулся, спящая красавица? — ее голос был низким, с легкой хрипотцой, но уже привычно насмешливым. — А я уж думала, придется реанимировать. Выглядишь помятым.
Я попытался сесть, но она легко толкнула меня обратно на подушки. Ее рука легла мне на грудь, пальцы лениво обводили вчерашние царапины.
— Куда торопишься? — она придвинулась ближе, ее тело излучало тепло и знакомый, будоражащий аромат — ты ведь теперь мой, малыш Арти, забыл? Ты сам так сказал. А значит, твое время — мое время. И сейчас я хочу…еще немного поиграть со своей новой игрушкой.
Ее губы изогнулись в улыбке, не предвещавшей ничего хорошего для моего и без того измученного тела. Я мог бы возразить, мог бы попытаться вернуть себе хотя бы видимость контроля, но…зачем? Протест казался бессмысленным, даже фальшивым. Что-то во мне сломалось или, наоборот, встало на место прошлой ночью. Та часть меня, которая ужасалась и сопротивлялась, теперь молчала, замененная странным, покорным фатализмом и… да, не без удовольствия. Я чувствовал ее власть, ее желание снова подчинить, и это вызывало ответный, темный отклик.
— Все, что пожелает госпожа, — прошептал я, и усмешка на ее губах стала шире, хищнее.
Она не заставила себя ждать. Ее ласки были уже не грубыми, как в машине, но не менее властными и требовательными. Она исследовала мое тело с методичностью и знанием дела, точно зная, куда нажать, где приласкать, чтобы вызвать нужную ей реакцию. Она снова довела меня до полного изнеможения, выжимая без остатка, пока я не лежал, едва способный дышать, чувствуя себя абсолютно опустошенным и, как ни странно, умиротворенным. Она же, напротив, казалась лишь слегка раскрасневшейся, полной энергии, словно утренняя зарядка для нее была чем-то само собой разумеющимся.
Завтрак был быстрым и молчаливым. Кофе, тосты. Обыденность происходящего резко контрастировала с тем, что творилось между нами час назад и прошлой ночью. Мы почти не разговаривали, обмениваясь лишь короткими фразами по поводу предстоящего дня. Затем так же молча доехали до редакции. Граница между личным и рабочим была стерта для меня, но для нее, казалось, она все еще существовала — непроницаемая стена, которую она возводила и рушила по своему усмотрению.