Внутренний телефон на моем столе издал резкий, требовательный звонок. Я узнал этот звук — так звонила только она.
— Морган, ко мне. Живо, — ее голос в трубке был ровным, холодным, не предвещающим ничего хорошего. Никаких следов утренней бури. Маска была на месте.
Я поднялся и пошел к ее кабинету. Дверь была приоткрыта. Сирена стояла у окна, спиной ко мне, глядя на темнеющий город. Силуэт ее фигуры в строгом платье четко вырисовывался на фоне огней мегаполиса. В ней снова чувствовалась та самая хищная грация и аура власти.
— Закрой дверь, — приказала она, не оборачиваясь.
Я повиновался. Она медленно повернулась. Лицо непроницаемое, глаза — холодные, изучающие. Ни намека на утреннюю вспышку, ни тени усталости, которую я успел заметить. Контроль был восстановлен. Почти. Что-то в ее неподвижности, в излишней напряженности плеч выдавало ее. Это было не спокойствие, а скорее затишье перед бурей. Или после нее?
— Пойдем, — коротко бросила она и направилась не к своему столу, а к неприметной двери в углу кабинета, ведущей, как я знал, в небольшую подсобку, где хранились старые архивы и всякий хлам.
Я молча последовал за ней. В тесном, пыльном помещении пахло старой бумагой и чем-то еще — затхлым, забытым. Единственная тусклая лампочка под потолком едва освещала стеллажи с коробками. Сирена резко развернулась, почти прижав меня к стеллажу. Ее глаза в полумраке казались еще темнее, зрачки расширены.
— Снимай пиджак. Рубашку. Брюки, — приказала она тихо, но властно.
Я колебался. Это было знакомо — ее способ сбросить напряжение, утвердить свою власть, напомнить мне мое место. Но сегодня что-то было иначе. В ее голосе не было обычной игривой жестокости, саркастической нотки. Была только сухая, почти механическая команда. И в том, как она смотрела на меня, сквозь ледяную маску пробивалось что-то еще — отчаяние? Попытка удержать контроль не только надо мной, но и над собой, над ситуацией, которая явно выходила из-под ее контроля?
Она шагнула еще ближе, ее руки легли мне на грудь, но не ласково, а требовательно, почти грубо.
— Ты оглох, Морган? Или твоя хозяйка должна тебе помочь?
Она начала расстегивать пуговицы на моей рубашке сама, ее пальцы двигались быстро, нервно. Я почувствовал запах ее духов, смешанный с едва уловимым запахом дорогого алкоголя. Она пыталась заглушить страх?
— Сирена… — начал я, инстинктивно пытаясь перехватить ее руки.
Она резко отдернула их, и ее глаза вспыхнули знакомым огнем, но теперь в нем было больше холодной ярости, чем предвкушения игры.
— Что «Сирена»? Не нравится? Решил взбунтоваться, моя собственность? Думаешь, после того, как главный редактор пролил на тебя елей сочувствия, ты можешь мне перечить?
Она толкнула меня снова, сильнее, спина ударилась о полки, коробки зашатались.
— Встань на колени, — прошипела она.
Я замер. Это было одно из тех требований, которое всегда вызывало у меня внутренний протест, чувство унижения, которое она так любила видеть и использовать. Обычно я подчинялся, играя свою роль в ее спектакле. Но сейчас…видя эту почти неприкрытую панику в ее глазах, замаскированную под жестокость, я почувствовал укол сопротивления. Не ради себя — ради нее. Это казалось неправильным, разрушительным.
— Нет, — сказал я тихо, но твердо.
Она на мгновение застыла, словно не веря своим ушам. Затем ее губы скривились в злой усмешке, но глаза оставались напряженными.
— Нет? — переспросила она с опасной мягкостью. — Правда? И надолго тебя хватит, Арти? Ты действительно хочешь мне сопротивляться? Хочешь проверить, что я с тобой сделаю, когда ты меня злишь? Ты ведь знаешь, что в конце концов все равно сделаешь то, что я скажу. Так зачем эти пустые жесты? Или тебе нравится, когда я применяю силу? Признайся, малыш, ты ведь этого хочешь? Глубоко внутри…ты хочешь подчиняться.
Она смотрела на меня в упор, ее взгляд буравил, пытаясь сломить, найти ту кнопку, которая всегда работала. И я смотрел на нее — на женщину, которую Хендерсон просил беречь, на женщину, которая, по его словам, «любила» меня так, как умела. На женщину, которая сейчас отчаянно пыталась удержаться на плаву единственным известным ей способом — через абсолютный контроль над тем, кто был рядом. И мое сопротивление сейчас было не помощью, а еще одним ударом для нее.
Я медленно опустил глаза.
— Нет, — повторил я, но уже совсем другим тоном. Голос был глухим. — Я не хочу сопротивляться.