— Ты не поедешь туда одна, Сирена, — мой голос оставался спокойным, но непреклонным. — Это заброшенная промзона. Анонимный источник с компроматом на человека уровня Прайса. Это пахнет ловушкой за версту. Я поеду с тобой.
Ее глаза сверкнули яростью. Она сделала шаг ко мне, ее голос стал тихим и опасным, как шипение змеи.
— Ты забываешься, Арти. Твое дело — выполнять то, что я говорю. Без вопросов. Без возражений. Ты — мой инструмент. Моя собственность. И я решаю, где тебе быть и что делать. Ясно?
— Может быть, в редакции — да, — ответил я, не отводя взгляда. Я сделал шаг ей навстречу, сокращая дистанцию. — Может быть, в постели — да. Может быть, теперь уже и во всей моей чертовой жизни ты главная. Но там, в этой промзоне, речь идет о твоей безопасности. И ее я буду защищать. Хочешь ты этого или нет.
Ее лицо исказилось от гнева. Она хотела что-то сказать, возможно, ударить, но я продолжил, приблизившись почти вплотную, мой голос стал тише, но тверже:
— Можешь уволить меня прямо сейчас, Сирена. Можешь порвать со мной все контакты. Можешь даже попытаться убить меня, если тебе так будет угодно. Но я буду там. Я буду рядом. Хочешь ты этого или нет. Потому что я не позволю тебе рисковать собой в одиночку.
На несколько секунд воцарилась напряженная тишина. Мы стояли так близко, что я чувствовал исходящий от нее жар — смесь ярости и чего-то еще, чего я не мог до конца понять. Она смотрела мне в глаза, ее взгляд буравил, искал слабость, но находил только упрямую решимость.
Наконец, она отрывисто рассмеялась — сухой, саркастичный смешок, лишенный веселья.
— Смотри-ка, Морган. Кажется, моя дрессировка приносит плоды. Отращиваешь клыки? Или это просто эхо моих собственных? Не перепутай храбрость с глупостью, которую я в тебе так старательно культивировала. Думаешь, эта показная преданность меня впечатлит?
— Я не пытаюсь тебя впечатлить, Сирена — ответил я — я просто констатирую факт. Я буду там.
Она фыркнула, но гнев в ее глазах немного отступил, сменившись привычным циничным блеском и чем-то еще. Едва заметным, мимолетным. Удовлетворением? Она отступила на шаг, ее губы скривились в подобии улыбки.
— Ладно, пес цепной. Твоя верность похвальна, хоть и предсказуема. Но не думай, что это изменит правила игры.
Она посмотрела на часы на стене.
— До встречи еще несколько часов. Достаточно времени, чтобы преподать тебе урок. У меня дома.
Я непонимающе моргнул.
— Урок? О чем ты, Сирена?
Она не ответила. Вместо этого она протянула руку и взяла мою. Ее пальцы привычно сжались на моем запястье — властный, собственнический жест. На ее губах снова играла та самая опасная, обволакивающая улыбка.
— Узнаешь на месте, Арти. Просто иди за мной. И делай, что я скажу.
Я не мог сопротивляться. Не хотел. Это была она — Сирена Фоули. Властная, требовательная, опасная. Да, в сексе и на работе она действительно была главной. Ее воля была моим законом. Но за пределами этого…за пределами этого я буду ее щитом, ее тенью, ее защитником, даже если ей это не понравится. Потому что она была только моей. А я — только ее. И это было единственное, что имело значение в этом проклятом городе. Я позволил ей увлечь меня за собой, зная, что впереди — еще одно испытание, еще один урок подчинения перед тем, как мне придется защищать ее от мира, который хотел ее сломать.
Дорога до ее дома прошла в напряженном молчании. Я вел машину, чувствуя ее взгляд на себе, изучающий, оценивающий. Она не сказала ни слова после того, как взяла меня за руку в редакции, но воздух в машине был наэлектризован. Ее квартира встретила нас привычной прохладой и стильным минимализмом. Ничего лишнего, все на своих местах. Отражение ее натуры.
Как только дверь закрылась, она отпустила мою руку и повернулась ко мне. В ее глазах плясали опасные огоньки — смесь насмешки и вызова.
— Что ж, Арти, — начала она своим низким, обволакивающим голосом, который всегда заставлял что-то внутри меня сжиматься — твоя маленькая вспышка неповиновения в редакции была…занимательной. Похвально, что ты наконец решил озвучить собственную позицию и даже попытался, — она сделала паузу, словно подбирая слово, — доминировать в ответ. Но слова — это просто слова, дорогой мой. Ветер. Настоящее дело, настоящая воля — они говорят сами за себя. Они требуют действия.
— О чем речь, Сирена? — спросил я, чувствуя, как нарастает тревога. Я знал ее достаточно хорошо, чтобы понимать: за этим последует нечто неожиданное. Испытание.
Она усмехнулась, и эта усмешка не сулила ничего хорошего. Вместо ответа она медленно, с какой-то вызывающей грацией, начала расстегивать блузку. Мое дыхание перехватило. Несмотря на то, что я видел ее обнаженной не раз, каждый раз был как первый. Ее тело было совершенным инструментом — сильным, гибким, опасным. Она скинула блузку, затем юбку, оставшись лишь в тонком кружевном белье, которое почти ничего не скрывало. А потом избавилась и от него.