— Не драматизируй, Морган — она снова откинулась на спинку кресла, ее тон стал почти скучающим — я дала тебе карьеру, опыт, имя. Большинство людей убили бы за такой шанс. Ты получил то, что хотел, разве нет? Или ты надеялся на вечную любовь и совместные завтраки? Не будь наивным. Мы оба знаем, что такие вещи не для нас. Особенно не для меня — она указала на стопку бумаг на столе — а теперь, если ты не возражаешь, у меня действительно есть работа. В отличие от некоторых, я не почиваю на лаврах.
Разговор был окончен. Она дала это понять со всей своей убийственной прямотой. Я стоял перед ней, чувствуя себя невероятно глупо, опустошенно и…да, использованно. Она была права в одном — она меня сделала. Она выковала репортера Моргана, но в процессе, кажется, сломала что-то важное внутри Арториуса. Хендерсон просил меня быть ее плечом, видеть за маской человека. Но сейчас я видел только маску — идеальную, непроницаемую, сросшуюся с лицом настолько, что от человека под ней не осталось и следа. Или она просто не хотела, чтобы я его видел.
Я молча развернулся и вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь. Разговор не привел ни к чему, кроме еще большей боли и осознания того, что пропасть между нами стала бездонной. Что делать дальше, я по-прежнему не знал. Но оставаться рядом с ней, играя роль благодарного творения, я, кажется, больше не мог.
Глава 13. Пепел победы и вкус одиночества
Несколько дней я бродил по редакции, как призрак. Повышение до репортера, имя рядом с ее именем — все это ощущалось как насмешка, как утешительный приз в игре, правил которой я так и не понял, но в которой явно проиграл что-то важное. Разговор с Сиреной, ее холодные, режущие слова о том, что она меня «ковала», окончательно выбили почву из-под ног. Я остался, послушав Хендерсона, но теперь не понимал, стоило ли оно того. Я чувствовал себя опустошенным, грязным, словно соучастником чего-то непоправимого. Смерть Эмили и Дэвиса — эти тени ложились на все, чего мы достигли, отравляя победу.
Сирена же, казалось, наслаждалась своим триумфом, или, по крайней мере, мастерски это изображала. Премии, интервью, восхищенные взгляды коллег — она принимала все это с легкой, едва заметной усмешкой, словно наблюдая за забавным, но предсказуемым спектаклем. Но я видел — или хотел видеть — трещины в ее броне. Мимолетные мгновения, когда ее взгляд становился пустым, когда пальцы слишком нервно теребили браслет часов, когда она задерживалась в своем кабинете допоздна, одна, в окружении теней и призраков побежденных врагов.
Однажды вечером, когда редакция уже опустела, а за окнами давно сгустилась чернильная темень ноябрьской ночи, я снова увидел свет в ее кабинете. Что-то — то ли беспокойство, то ли отчаянная потребность в какой-то определенности, то ли просто привычка быть рядом — потянуло меня туда. Я не стучал. Просто тихо приоткрыл дверь.
Она была там. Сидела не за столом, а в кресле у окна, глядя на огни города, которые всегда ее так завораживали. Рядом, на низком столике, стояла почти пустая бутылка того самого односолодового виски с острова Айла, который она дала мне попробовать в свой первый вечер у нее дома. В руке она держала тяжелый хрустальный стакан, тоже почти пустой. Ее обычно идеальная прическа растрепалась, несколько темно-фиолетовых прядей упали на лицо. Пиджак был небрежно брошен на спинку кресла, а верхние пуговицы шелковой блузки расстегнуты, обнажая больше, чем позволял ее строгий деловой образ. Она была пьяна. Не просто выпившей, а именно пьяной — той редкой, опасной стадией опьянения, когда рушатся все защитные барьеры.
Она услышала, как я вошел, и медленно повернула голову. Взгляд был тяжелым, расфокусированным, но узнавание в нем мелькнуло. Удивления не было. Скорее, какая-то вселенская усталость.
— А, это ты…Морган… — голос был хриплым, чуть заплетающимся. Никакого сарказма, никакой стали. Просто усталость — пришел… полюбоваться на триумфатора? На королеву…гребаной журналистики? — она издала тихий, горький смешок.
Я молча закрыл дверь и подошел ближе. Взял со столика бутылку и плеснул себе немного виски в чистый стакан. Сел в кресло напротив. Воздух был пропитан запахом дорогого алкоголя, ее духов и…чего-то еще. Одиночества.
— Успех оказался не таким сладким, Сирена? — спросил я тихо, глядя на нее.
Она поморщилась, словно от зубной боли.
— Сладким? — переспросила она, криво усмехнувшись — он…горький, Арти. Как этот чертов виски. Как пепел во рту после пожара. Ты победил…сжег все дотла…и стоишь на пепелище один — она сделала большой глоток, почти осушив стакан — «Золотой Грифон…» — она презрительно фыркнула — знаешь, куда я его дела? Засунула в дальний ящик стола, под старые счета. Еще одна блестящая погремушка для тщеславной суки. А они…они смотрят на меня, как на икону. «Бескомпромиссная»… «доблестная»… Если бы они только знали…»