В тот день, после занятий помчавшись в церковь, она нашла Сорена молящимся возле раки Девы Марии. Нора рассказала ему, как благодарна была Джордан, как потрясена была вся школа, и что никто не знает, по какой причине тренер уехал так внезапно. Сорен не улыбнулся и только зажег свечу.
- Было очень сложно? - Нора помнила, как стояла на этом самом месте, задавая ему данный вопрос. - Сказать, чтобы он оставил ее в покое.
- Вселить в него страх Божий было пугающе просто, - ответил Сорен, - и почти приятно. А почему ты спрашиваешь, Элеонор?
Застегнув свою толстовку с капюшоном, она стала нервно дергать за поношенные рукава.
- Я думала, что для вас это будет нелегко. Ну, поскольку вы меня любите.
Сорен посмотрел ей прямо в глаза, и Нора увидела, что она, по-настоящему, застала его врасплох - один из нескольких раз за восемнадцать лет.
- Элеонор, смертницы в Секторе Газа, гораздо менее опасны, чем ты.
Он направился в свой кабинет, и она, практически, бегом последовала за ним, поспевая за его широкими шагами.
- Значит, приму это за "да", - заявила Нора, когда они подошли к нужной двери.
- Мне всегда импонировали цистерцианские монахи, - Сорен шагнул в свой кабинет, - особенно их обет молчания, - и закрыл дверь перед ее носом.
Следующие две недели, Нора безостановочно улыбалась.
Открыв глаза, она отошла от раки, и от своего воспоминания. Ее каблуки стучали по деревянному полу, с годами ставшему блестящим и скользким. Нора думала, что застанет Сорена работающим в его кабинете. Она остановилась, услышав мелодию, доносящуюся через толстую, деревянную дверь. Поглотив приглушенные звуки, она скользнула в притвор и тихонько пошла в сторону алтаря, где за роялем сидел Сорен. Он не поднял взгляда, когда приблизившись к нему, Нора положила ладони на черный, полированный инструмент. Закрыв глаза, она позволила тонким, вибрирующим волнам пробраться сквозь и внутрь нее. Заключительная нота, поднявшись по ее рукам и опустившись по ее ногам, эхом разнеслась по всему притвору, и вернулась к алтарю. Нора открыла глаза.
- "Лунная Соната", - произнесла она, - моя любимая.
Улыбнувшись, Сорен проиграл последнюю часть.
- Я знаю.
Нора вернула улыбку и, наклонившись, провела по гладкой, блестящей поверхности.
- С годовщиной, Сорен.
Он снова улыбнулся, одной из редких, искренних улыбок, коснувшейся его глаз. У Норы что-то сжалось в груди, и ее улыбка сникла.
- С годовщиной, малышка, - произнес он голосом, таким же нежным, как последняя нота произведения.
От этих трех слов нахлынули тысячи воспоминаний. Они с Сореном никогда не были и не будут женаты, никогда не встречались в традиционном смысле этого слова, но никогда не сомневались в том, какой день символизировал начало их совместной жизни.
Ее первое избиение и лишение девственности пришлось на Страстной четверг, канун Страстной пятницы – дня возлегания Иисуса на Его трапезу во время Тайной Вечери. В тот день, Иисус, Сын Божий, встав на колени, омыл ноги ученикам Своим. Тринадцать лет назад, то же самое Сорен сделал и с ней. Даже с изменением литургического календаря, им ни разу не пришла мысль праздновать их годовщину в любой другой, кроме этого, незаслуженного позабытого церковного праздника день, последний день свободы Иисуса до Страстей, день, спокойствие которого Он разделил с теми, кого Он любил.
Сорен снова заиграл памятную мелодию, и Нора неотвратимо отдалась на волю настойчивого ритма. Она следила за его руками - его идеальными руками профессионального пианиста, слишком хорошо помня, насколько интимно она их знала, насколько интимно они знали ее. Один бесстрашный локон безупречных светлых волос Сорена грозился упасть ему на лоб. Норе до безумия хотелось протянуть руку и смахнуть его назад.
- Ты играл ее для меня в ту ночь, - сказала она, как только музыка стихла.
Закрыв глаза, Нора вернулась в прошлое.