В основном они доказывали, что сию минуту невозможно что-либо сделать. Потому что сперва следовало получить одно разрешение, а потом другое, да и нужный человек уехал в какой-то там домик, чтобы хорошенько отодрать женушку на свежем воздухе. Или не женушку, а ее талантливую дублершу. А все потому, что теперь Сирены Амая – закрытая территория. Этакий человеческий заповедник, в котором проживал коренной народец. И плевать, что там все пылало.
Если сравнить бюрократию с катушкой, на которую наматывают проволоку отказов, то Жгилева и Зимин владели самым большим в мире мотком.
Наконец Симо позволил себя отвезти в городскую больницу, чтобы уже оттуда спорить со всеми слабым охрипшим голосом.
У дежурного врача приемного отделения полезли глаза на лоб при его появлении. Марьятта тем временем проходила общее обследование, а Еву осматривали в хирургии. Симо же сделали промывание желудка, перебинтовали и дали стакан теплого молока.
Это было рискованно, но врач, неулыбчивый низкий мужичок, все же настоял на приеме «белого лекарства». По его словам, молоко могло дезактивировать неизвестные на тот момент токсины. Слава богу, пищевод Симо не сузился из-за повреждений настолько, чтобы пришлось лезть туда всякими расширителями.
Информация о погибших на Сиренах Амая стала еще одним ударом.
К тому времени, как отряды береговой охраны и спасателей добрались до общины – полученные разрешения не торчали у них разве что из задниц, – на острове остались одни мертвецы. Это случилось ближе к четырем утра. Тела исчислялись десятками.
Дети Амая, которые не сгорели и не задохнулись в огне, перебили друг друга. Победители покончили с собой. А все потому, что Симо Ильвес поддался необъяснимому темному порыву. Да, он знал, что там находились дети, но в тот момент ничего не мог с собой поделать.
Когда на следующий день у его палаты образовалась очередь, Симо рассказал все как есть. Что он, пытаясь спасти себя и остатки группы «Архипелаг», притворился чертовым богом. Очень и очень злым богом. Умолчал лишь о том, что они с Евой сделали у всех на глазах. Это было их личное дело, как бы нелепо это ни звучало. Насколько он знал, Ева и Марьятта тоже вымарали эту сценку из показаний, хотя они об этом и не договаривались заранее.
Пока Симо лечился, его рассматривали, изучали и опрашивали. Если точнее – рыли ему могилу, используя такие термины, как «превышение служебных полномочий», «халатность» и «непрофессионализм». Так продолжалось до тех пор, пока Жгилева и Зимин не пропали с радаров.
Это случилось в тот момент, когда у всех возник очевидный вопрос. А почему вообще существовала община, практиковавшая пытки и жертвоприношения, но именуемая по какой-то причине «коренным и малочисленным народом»? Да еще и зарегистрированная в день обнаружения трупа? Это была та ситуация, когда «дважды два» сработало безукоризненно, дав искомое «четыре».
И аллигатор бежал.
– Что ж, Симо, похоже, у тебя достаточно аргументов, чтобы попытаться хоть что-то сделать. Не спасешь себя, так хоть пару хвостов подпалишь.
Пальцы Симо застучали по клавиатуре. На экране появились первые слова.
«Примерно в 08 час. 30 мин. 26 апреля, в среду, недалеко от поселка Пираостровск было найдено тело…»
69. Кто будет жить
Через день после того, как Симо Ильвес засел в палате за ноутбук, чтобы дать развернутое пояснение относительно обвинений, в кафе «Горячее горячего» вошли двое – улыбчивый парень и женщина с холодным взглядом.
Это было пятого мая, около двух пополудни. В приоткрытую остекленную дверь влетали капли, брошенные ветром. Погода в Иркутске оставляла желать лучшего. Карелия будто преследовала этих двоих. Те же облака, сочившиеся дождем. Та же серость, облепившая окна.
Филипп заказал себе граниту из шоколада и мяты и сделал это отнюдь не из-за любви к сладкому. Потерявшая в последние дни аппетит Уля ограничилась чашкой кофе. Оба молчали, поглядывая на улицу Байкальскую, терявшую цвета из-за непогоды. Резкой желтой вспышкой пролетел чей-то зонт.
Когда принесли заказ, Филипп снял с шоколадной поверхности десерта веточку мяты и положил ее в рот. После этого десерт был отодвинут в сторонку. Ясные голубые глаза парня, выражаясь языком Хемингуэя, были глазами пулеметчика. И сейчас пулеметчик целился в лицо собеседницы.
– Просто скажи: он будет жить или нет? – нервно потребовал Филипп. – Знаешь, не хочу лишней мелодраматичности. Так что, пожалуйста, не играй в бога, снимая его с крючка в самый последний момент.