Цель между тем была достигнута: дети вновь вспомнили, на какой они планете. Планета называлась Земля. Ничего не изменилось.
А когда две недели прошли, цепи укоротили. И этих цепей стало по четыре вместо одной, для рук и для ног.
В арсенале Валентино имелись и ошейники, но к ним не прибегли, так как была опасность, что подопытные задушат себя. Прецеденты имелись. В обычной ситуации это даже приветствовалось бы, но требования эксперимента исключали подобный финал. А так, в обычной своей практике, Валентино иногда предлагал пациентам выбрать: удавиться самостоятельно (ведь сделать это сможет каждый дурак!) или испытать на себе весь комплекс лечебно-профилактических мероприятий.
До сих пор цепь была достаточно длинной, чтобы пациент мог встать с постели и воспользоваться тем же персональным горшком. Но теперь это сделалось невозможным.
Санитары восприняли эту меру со смешанным чувством. С одной стороны, они облегченно вздохнули: все возвращалось на круги своя. С другой же, стало ясно, что больных придется перестилать. К этому арийцы не были готовы. Сама мысль о такой перспективе казалась им оскорбительной. Пока что еще обходились тем, что детей ненадолго расковывали, когда те просились по нужде, но обольщаться не следовало. Процедуры, назначавшиеся в лазарете, рано или поздно приводили к полной утрате контроля над естественными отправлениями.
Доктору пришлось провести суровый инструктаж и даже говорить в повышенном тоне. Никто не роптал вслух, но Валентино чувствовал, что необходимо продемонстрировать жесткость и категоричность.
- Вы солдаты, - напомнил он: так оно и было. Санитары, будучи в ефрейторском чине, строго говоря, никакими медицинскими работниками не являлись. - Это приказ!
…Доктор Валентино озабоченно расхаживал по своему кабинету, ломая голову над формой отчетности. Наверху полагали, что ему и без того было известно, в каком виде подавать результаты научного исследования. Армейский подход в таких делах известен: если ты медик, то твоя специализация никого не интересует. Будь любезен и аппендикс вырезать, и зубы выдрать, и зрение починить. Тогда как на деле все обстояло хуже: он понятия не имел, как следует преподносить документы такого рода. Валентино в жизни не занимался наукой и не без оснований подозревал, что условия проведения эксперимента сильно отличаются от классических.
Но у него имелась зацепка: он знал, какого именно результата от него ждали. Ожидания были предельно понятны, а потому тонкостями можно было пренебречь.
Он подсел к столу, развернул все тот же список и начал делать пометки, задумываясь над каждой фамилией. Приходилось действовать наобум - ему не из чего было исходить, назначая конкретную культуру тому или иному подопытному.
Все подопечные пребывали сейчас приблизительно в одинаковой форме. Да и микробы своими болезнетворными свойствами мало чем отличались друг от друга.
И доктор Валентино махнул рукой, пуская все на произвол. Он быстро расписал материал, после чего принялся собственноручно готовить растворы. Разумеется, приняв все меры предосторожности. Он не какой-нибудь там Кох или Дженнер, Великая Германия ждет от него совсем иного подвига.
Покончив с приготовлениями, он снова вызвал санитаров и осведомился, достаточно ли надежно обездвижены дети.
- Никто не дернется, герр доктор, - заверили его санитары.
Доктор усмехнулся.
- Еще как дернутся. Только не сейчас - после…
Он знал, о чем говорит. Одной лишь столбнячной культуры было вполне достаточно, чтобы цепи, в которые были закованы дети, подверглись серьезному испытанию на прочность.
Валентино распорядился готовить вторую группу. Новых кандидатов следовало освободить от работ, не подвергать избиениям - о восстановлении потенциала речь пока что не шла, ибо в барачных условиях заниматься этим было решительно невозможно.
Шприцы были разложены на подносе и прикрыты белоснежной салфеткой.
Валентино вошел в палату, лучась особо радостной улыбкой.
- Дети, - объявил он. - Ваш отдых вступает в новую стадию. Сейчас вам будут введены сильнодействующие лекарства, от которых могут возникнуть осложнения. Назначая их вам, Великий Рейх преследует две цели. Во-первых, продолжить ваше лечение; во-вторых, испытать эти лекарства для применения на других нуждающихся. Поэтому и были приняты не очень приятные меры, в силу которых ваша свобода сейчас ограничена.
Помедлив, доктор добавил:
- Если кто-то позволит себе - не знаю уж, как - нарушить чистоту эксперимента, то его будет ждать жестокое наказание.
Долгожданные слова были произнесены.
Что ж, дети всегда знали, что наказанием все и кончится.
Предусмотрительный Валентино снабдил шприцы накладными ярлычками, чтобы не было путаницы. Он обвел палату взглядом, с удовольствием сознавая, что никто из присутствующих пока не знал, кому что достанется. Кому-то столбняк, кому-то брюшной тиф, дизентерия, гепатит… Он был уверен, что эти малолетние ублюдки и слов-то таких не слышали.
В большинстве случаев внутривенное введение культуры предполагало неизбежный сепсис, опаснейшее заражение крови. Высоко контагиозных - то есть особо заразных и опасных - инфекций Валентино, как уже сказано, не доверили: слишком высокий риск для персонала, да и вообще… Берлин не нуждался в эпидемиях. Берлин не интересовала и устойчивость к какому-то конкретному возбудителю - ему было важно выявить устойчивость как таковую, отобрать наиболее выносливых, способных справиться с заразой даже в условиях концлагеря.
…Валентино подсел к Сережке.
Санитар, пребывавший наготове, тяжело шагнул вперед и перехватил плечо мальчика жгутом.
- Поработай кулаком, - попросил Валентино. Просьба прозвучала как ласковый приказ и оттого показалась еще ужаснее.
Юный Остапенко подчинился.
Обозначилась тоненькая, как ниточка, вена, и Валентино ловко ввел иглу.
«Надо было внутрибрюшинно», - запоздало сообразил доктор, но делать было нечего. Ладно, пусть эта группа получает бактерии внутривенно - следующей устроим повальный перитонит.
Сережка закрыл глаза, ожидая, что умрет сию же секунду. Но он не умер - он вообще ничего не почувствовал. Это его больше насторожило, чем удивило и обрадовало.
Валентино обходил пациентов, щедро накачивая их убийственной заразой. Второй санитар вел киносъемку: состояние до, во время и после.
Покончив с процедурой, Валентино вернулся в кабинет и стал заполнять истории болезни, заведенные на каждого, с точным указанием времени введения культуры, общего состояния подопытного и предварительного прогноза. Страхуясь, в последнем пункте он не баловал разнообразием. Прогноз неизменно оказывался, как выражаются медики, серьезным.
Эффекты сильнодействующего чудо-лекарства не заставили себя ждать.
Несколькими часами позже зазвучали первые стоны, в самом скором времени перешедшие в крики. У всех резко повысилась температура; у многих открылись кровавые понос и рвота. Заботливым санитарам приходилось быть начеку и следить, чтобы никто из испытуемых не захлебнулся. Им пришлось освободить по одной руке, чтобы дети могли хотя бы повернуться на бок.
Все напускное добродушие доктора и персонала улетучилось, как надоевший мираж. Палата превратилась в ад.
Санитары проклинали больных и, как умели, обрисовывали их недалекое будущее. Говорили по-немецки, но интонаций хватало, чтобы уловить общую направленность сказанного.
Вопли разносились далеко за пределы амбулатории, и Валентино подумал, что со следующей партией номер с благодарностью от Великой Германии не пройдет. Что ж - оно и легче. Ему и без того наскучил весь этот балаган.