Она поднялась с пляжа по занесенным песком цементным ступенькам к автостоянке. Отыскав темно-зеленый «Форд» Бонстила, она забралась в салон и стала ждать.
Спустя некоторое время появился лейтенант. Наклонившись, он просунул голову в открытое окошко.
— Я проверил то, что ты рассказала мне в прошлый раз. О Мэгги.
— Я думала, ты не поверил мне.
— Лучше сказать, я отнесся к твоим словам скептически.
— Что же заставило тебя изменить свое мнение?
— Я послал запрос на эксгумацию тела, л тем дело и закончилось. — Он открыл дверцу и сел за руль. В салоне было довольно душно и, подняв все стекла, он включил кондиционер. Дождавшись, пока станет чуть попрохладнее, он продолжил. — Я также проверил кое-что относительно нашего друга Найджела Эша. — Повернувшись, он взглянул на Дайну. Его голос вновь приобрел привычную бесстрастность. — Ты знала, что он наполовину ирландец?
— Какой ирландец? — Дайна попыталась скрыть свое изумление.
— Ирландский католик. Его мать родилась в Эндитауне, логове ИРА в Белфасте.
— Я не знаю. Как же она в таком случае вышла замуж за англичанина?
— Не за англичанина, — поправил ее Бонстил, — а за валлийца. Впрочем, по утверждению соседей, это являлось причиной их постоянных ссор.
— Как погляжу, ты немало похлопотал.
— Это еще не все, — сказал он. — У Найджела есть сестра.
— Ни разу не слышала, чтобы он упоминал про нее.
— Ничего удивительного. Я понимаю, почему он молчит о ней.
— Ты имеешь в виду, что они не ладят друг с другом?
— Я не говорил этого, — возразил Бонстил. — Скорее всего, дело в том, что она живет в Белфасте.
— Ты хочешь сказать, она член ИРА?
— Я соврал бы, если б сказал, что могу утверждать это. Наши британские коллеги умеют держать рот на замке, когда им это хочется. Я не услышал от них ни да, ни нет в ответ на тот же самый вопрос, однако они дали мне ее адрес. Она живет в районе Фоле. — Сын Туми был родом именно оттуда. — Ну, теперь выкладывай, что там у тебя для меня?
Дайна извлекла из кармана пластиковый пакетик и протянула ему.
— Мне бы хотелось, чтоб ты отдал его содержимое на анализ в вашу лабораторию.
Осторожно взяв пакетик, Бонстил поднял его и посмотрел на свет.
— Героин?
— Да, — ответила она. — И, возможно, больше ничего. Заклеив пакетик, Бонстил спрятал его во внутренний карман и осведомился.
— Откуда ты его взяла?
Дайна рассказала ему, что случилось в Нью-Йорке и про свои подозрения относительно того, что представляет собой этот порошок.
Бонстил покачал головой.
— Шансы, что ты окажешься права, крайне малы. Наркоманов надувают на улице с этим дерьмом двадцать четыре часа в сутки. Героин всегда продают в смеси. Вопрос только — с чем. Если это неопасное вещество, ну что ж, тогда эффективность наркотика ослабевает и все. Однако если это нечто иное, то ты можешь в результате протянуть ноги на полу в ванной. Ему повезло, что ты оказалась под рукой.
— Ты выполнишь мою просьбу? — Не дождавшись ответа, она спросила. — Скажи мне, героин на улицах когда-нибудь мешают со стрихнином?
— Нет, насколько я слышал. Разве что, если это делается намеренно. — Взглянув на Дайну, он дотронулся до пиджака снаружи на месте внутреннего кармана. — Считай, что это уже сделано. — Достав ключи, он завел машину.
— Послушай, — небрежно бросила Дайна. — Почему бы нам не съездить на бульвар Ван Найс.
Уже смеркалось, и в вечернем освещении можно было не обращать внимания на пыль, мягко оседающую вдоль двух рядов пальм, росших вдоль шоссе.
— Ван Найс? — переспросил Бонстил. — Какого черта нам ехать туда?
Дайна показала ему клочок бумаги, данный ей Мейером.
— Кто такой Чарли By?
— Некто, кто может знать убийц Мэгги. Бонстил с подозрением посмотрел на нее, однако свернул на въезд на Санта-Моника Фривэй.
— Как это к тебе попало?
— Ты хоть что-нибудь можешь принять за чистую монету? — раздраженно осведомилась она.
— Если б я так поступал, то был бы никудышным полицейским. — Однако он улыбнулся. — Ладно, ладно. У нас у всех есть свои секреты. Держи эту тайну при себе.
Добравшись до западного Лос-Анджелеса, Бонстил, описав широкую дугу, выехал на Сан-Диего Фривэй, идущую на север в долину.
— Тебе пришлось потрудиться, чтобы не дать Крису умереть, — заметил он, и Дайна услышала искреннее восхищение в его голосе. — Как он сейчас?
— Нормально. Он по-прежнему в студии. Запись первого сольного альбома заняла у него больше времени, чем он предполагал. Пару недель назад там произошел пожар, и одна из оригинальных пленок накрылась. Ему пришлось записывать три вещи с самого начала. Сейчас он микширует последнюю из них.
— Выйдет как раз к вручению Оскара, а? Тогда ты станешь еще более крупной фигурой.
Им приходилось тащиться еле-еле из-за огромного потока машин, и Бонстил, свернув вправо в Мулхолланде, взяв курс на запад, пока не добрался до бульвара Беверли Глен.
Долина приближалась, и когда они наконец одолели подъем, Дайна поняла, что успеет до наступления темноты насладиться зрелищем огромной впадины между холмами, заполненной клубами грязного коричневого смога. Температурная инверсия — так характеризовали это явление синоптики. Если бы оно продлилось бы достаточно долго, то промышленные шлаки начали бы просачиваться через холмы Санта-Моники и затоплять Беверли Хиллз и Голливуд. Дайна уже видела высоко над головой розоватое свечение, словно в небе над Лос-Анджелесом раскинулся еще один столь же необъятный город.
— Какое тебе дело? — возразила она. — Я уже слишком крупная фигура для тебя. Он горько рассмеялся.
— Мы просто не созданы друг для друга. Давай на том и завершим эту тему.
Однако Дайна знала, что для каждого из них она далеко не исчерпана. Они словно испытывали друг друга на прочность, пока кто-то не уступал. Это было в характере каждого из них. Она поняла, что наступившее перемирие очень шаткое.
— Как ты, собираешься стать хорошим писателем? — спросила она. — У тебя по-прежнему сердце полицейского. И всегда будет.
— Всякий раз, когда предоставляется шанс, — сказал он с расстановкой, — кто-нибудь обязательно макнет тебя рожей в дерьмо. — В угасающем свете дня она увидела его глаза — холодные и свирепые и немного грустные.
Дубы по обочинам шоссе сменились тополями и всевозможными кустарниками, задевавшими своими ветками машину, мчавшуюся вниз по склону. Впереди, сверкая неоновыми огнями, словно атомное сердце чудовищного робота, лежал Ван Найс. Через мгновение они вылетели на бульвар Вентура, а затем помчались по туннелю, над которым пролегала вечно оживленная Вентура Фривэй. Оказавшись в мгновение ока на другой стороне, они выехали на бульвар Ван Найс.
Как некогда легендарный Сансет Стрит, теперь этот бульвар являлся олицетворением ночной жизни города, обителью полуночных грез. Именно сюда приезжали потусоваться любители серфинга даже из такой дали, как Лагуна Бич; здесь шатались небрежной походкой юные бездельники, еще только создающие себе репутацию. На этом же бульваре оказывались и ученики средних школ Ван Найса и Голливуда, ловившие кайф и ломавшие головы над проблемой природы вселенского зла.
Золотоволосые девочки в светящихся шортах и многоцветных купальниках, яркие, точно рождественские елки, разъезжали на скейтах между бесконечными караванами фургонов. На физиономии каждой из них было столько же косметики, сколько на лицах любых трех вместе взятых женщин с Родео-драйв. Янтарные огни фар отбрасывали причудливые тени на здания, в дверных проемах которых торчали скучающие фигуры парней.
Воздух был наполнен светом мириадов огней и ревом забойного ритма «Роллинг Стоун», звучавшего одновременного из доброго десятка радиоприемников. Яростная и прямолинейная музыка казалась особенно подходящей для этого места и времени. Воздух, пропахший рок-н-роллом, пьянил разлитым в нем духом откровенного вызова, и, вдыхая его, Дайна почувствовала, как этот запах щекочет ей ноздри.
Это был хрупкий и грубый мир, лоснящийся и блестящий, проникнутый пугающим беспокойством: словно в ожившем кошмарном сне в сверкании этих янтарных огней мелькало ощущение бегства, источавшее смрад страха, невыносимого и поэтому неконтролируемого. Дайна хорошо понимала такой страх, точно так же, как без труда узнавала знакомые черты в этом бурлящем, неистово тянувшемся к удовольствиям жизни мире. Фантастические тени, проносившееся перед ее взором, не так уж сильно отличались от тех, что оживали в памяти при мысли о периоде бегства в ее собственной жизни. Она опять подумала, как тогда в Нью-Йорке: «Бояться нечего, потому что все остается неизменным».