Император боялся, что совсем скоро наступит время, когда его любимая Императрица начнёт сражаться против богов и стихии — и в итоге, конечно же, обязательно проиграет.
Высокая / Верховная Жрица [IV]
Каждая история должна быть записана; каждая жизнь имела свой уникальный свиток. Он был поделён на три колонки: что было, что может быть и что точно будет. В свитке записывали все ошибки и правильные решения, каждое важное слово и беспокойный, бессмысленный трёп. Каждый свиток — это жизнь, переведённая в письмена и сохранённая на века в Вечной Библиотеке.
За Библиотекой присматривала Высокая. Когда-то её посвятили как жрицу Океана, а он, их вечный отец, посчитал, что её место — в хранилище чужих жизней. Высокая, — до посвящения её, конечно, звали по-другому, — была не против: она всегда любила читать, но на морском дне, по понятным причинам, с книгами было сложно. Даже если страницы кожаные.
Библиотека оказалась огромной настолько, что невозможно было проплыть её насквозь и за тысячу жизней. Высокую это не удивляло: в конце концов, в Библиотеке хранилась действительно каждая жизнь, от мелкого планктончика (это были записи не больше ладони) до небесных китов (здесь свитки могли достигать воистину чудовищных размеров).
Был в Библиотеке, ясное дело, и свиток самой Высокой. Она не знала, где он расположен, но пыталась его найти. Природное любопытство подгоняло и нашёптывало: ну же, скорее, там же наверняка что-то интересное!
Своего свитка она не находила, как ни старалась. Зато она любила читать чужие. В руки они давались неохотно, иногда ладони ощутимо пекло или покалывало, как будто Высокая гладила угря.
Обычно она брала один из заинтересовавших её свитков и всплывала на поверхность воды. Здесь, в мире подводной Вечной Библиотеки, над морем всегда разгоралось закатное жёлтое солнце, а небо отливало насыщенно-розовым. Вода же расцветала зелёным, фиолетовым, синим и малиновым на гребнях мелких волн.
Высокая садилась на наколдованный камень спиной к солнцу, чтобы то не слепило её глаза. Открывала свиток и углублялась в чтение.
Чужие истории были для неё яснее, чем собственная.
Высокий / Иерофант [V]
—… и вот тогда-то я сказал ему: послушай ты меня, старика, который видел и знает жизнь! Не иди ты туда, сгинешь! А он не послушал. И сгинул. Потому, что я же говорил: не иди туда, сгинешь!
Русалки переглянулись и синхронно закатили глаза. Молча. Потому что старик Высокий был слепым, конечно, но не глухим: и хмыки, и тяжёлые вздохи слышал получше любого. Так что выражать недовольство можно было только мимикой и только бесшумно.
—… а пошёл он туда потому, что не послушал меня, — продолжал монотонно бубнить Высокий, пристукивая своим посохом по основанию трона. — Надо было слушать. Всё-таки, у меня опыт. А вот была ещё другая история, тоже с несчастливым концом: пришла как-то ко мне одна девица, из тех, что сначала водятся с морскими ведьмами, а потом плачутся из-за результатов. И я ей сказал: зачем ты, дура…
Одна русалка осторожно почесалась, вторая неназойливо поправила волосы. Они обе уже устали от разглагольствований Высокого, — слишком много в его речи было лишнего, ненужного, откровенно противного и неприятного, — но при этом и умных вещей наслушались вдоволь. В этом и была проблема Высокого: опыта у него (по его словам и в действительности) — хоть отбавляй.
Но, морские боги, как же нудно он рассказывал!
Любовники [VI]
Считалось, что только возлюбленные могут привести мертвеца в вечные Океаны — загробную жизнь морских созданий. Так что не было ничего удивительного в том, что тех, кто готовил мёртвые тела русалок и тритонов к погребению, называли Любовниками.
Обряд погребения различался в зависимости от вида сирен, но Любовники всегда были одинаковыми. Всегда их было двое, всегда это русалки, а не тритоны. Одна — обычная, со слабым тусклым хвостом, но сильными руками и спиной. Вторая — обязательно крылатая и слепая, с мощными тёмными плавниками.
Они приходили в дом, когда там кто-то умирал. Не важно, был ли это ребёнок или древний старик, русалка или тритон, крылатый или змеехвостый — обряд всегда был один.