Согласно сохранившимся летописям, Пононга всегда была «укрыта чешуёй», а конь её нёсся «быстрее всех ветров на крыльях своих». Это означало, что моя дальняя родственница носила хороший доспех и седлала чистокровного сильного коня.
В руках Пононга имела «раковину, способную сохранить жизнь». Летописцы считают, что это был простейший из щитов: сплетённые вместе окаменевшие ракушки, способные выдержать не более трёх прямых ударов. Даже три удара — серьёзная защита, и такой щит мог спасти жизнь.
Под ногами коня Пононги «бурлила вода и трескалась земля». Обычные преувеличения, чтобы показать мощь животного и силу его владельца. И тем ярче они смотрелись на фоне того, что сама воительница не могла ходить с рождения, хотя прекрасно плавала даже в своей «чешуйчатой» броне.
Все вокруг твердили, что в летописях о Пононге магии было меньше, чем в сказаниях древности, но всё же…
Мне нравится думать, что Пононга блистала настоящей чешуёй, а её конь был крылат. Что в руках она держала не щит из раковин, а настоящую, огромную ракушку, из которой лилась чудотворная вода. Что под копытами коня моей прародительницы танцевали брызги и рыба, а боги благословляли каждый волос из его гривы.
История моего рода древнее, чем государство, которому я служу. Мы можем не дышать под водой и любому другому отдыху предпочтём выбраться на морской берег. Каждый, в ком есть кровь Пононги, живёт трижды дольше, нежели обычный человек.
И, несмотря на все запреты местных священников, даже хоронят нас в морской воде.
Питомец / Королева раковин
Когда в зал вплыли два дельфина, королева немного привстала со своего трона. Её дорогие помощники редко приплывали к ней вот так: второпях, с напряжёнными хвостами и блестящим чёрным взглядом. Значит, было что-то срочное.
— Ну, несите, — сказала королева, садясь обратно на трон.
Дельфины подплыли ближе, и она увидела, что во ртах они держат по куску рыболовной сети. В самой ловушке были мелкие рыбки, — их королева освободила сразу, — и более крупная раковина.
Это уже было интересно.
— Ну-ка, ну-ка…
Она бережно сняла остатки сетей с раковины и повертела ту в руках. Красивая: изящные изгибы, острое цельное навершие, нежно-розовая блестящая внутренность и тёмная, неприметная наружность. Идеальное убежище.
Пустое, к сожалению. И, видимо, давно.
Дельфины сновали рядом, подлезая под руки и пытаясь ухватить свой кусочек ласки. Ничего такого не произошло, у них просто было хорошее настроение; вот и решили помочь каким-нибудь рыбёшкам выбраться из рыбацкой сети. К тому же, каждая порванная сеть — это маленькая победа моря над человеком.
Да и ракушка красивая.
— Негодники, — погрозила королева пальцем, — я же подумала, что что-то случилось! Но раковина, и вправду, очень симпатичная. И, кажется, всё-таки не пустая.
Из глубины раковины высунулся крохотный рачок. Королева приблизила его домик к глазам, всматриваясь в небольшого обитателя.
— Думаю, тебе будет неудобно, — улыбнулась она.
Рак-отшельник, несмотря на свои небольшие размеры, воинственно прищёлкнул. Королева рассмеялась.
— Ну, как будет угодно, маленький друг. Как будет угодно.
Сораковники / Король раковин
— А она меня… меня… броси-ила-а… уплыла-а… сказала, что вернётся только тогда, когда я «просохну» — и это в воде!
Дельфин сочувствующе вздохнул и ткнулся тупым носом под руку Королю. Тот намёк понял сразу: наполнил большую раковину вязкой пахучей жидкостью и протянул другу. Дельфин прильнул к раковине, неловко пытаясь вылакать налитое до последней капли.
На всякий случай дельфин тихонько икнул, выражая свою полную солидарность.
— Вот ты один меня понимаешь, друг мой. Только ты, только ты… ни подданные, ни дети, ни, тем более, королева. Вот королева у меня — она знаешь какая? Не знаешь. Ничего ты не знаешь!
Раковина снова наполнилась, но на этот раз её опустошил король. Зелёное желеобразное нечто явно дало ему в голову: глаза у монарха помутнели, движения стали более резкими и дёргаными. С трона он не вставал не потому, что тот был символом власти, а потому, что тритона сразу бы повело в сторону.
Дельфин подлез под руку, требуя ласки. Король бездумно водил кончиками пальцев по лобастой голове и размышлял о бренности бытия.