Вот королева у него была хороша, да и двор неплох. С королевой-то он, конечно, немного поругался и поссорился, но двор-то оставался неплохим. Власть держится легитимно, народ его любит. Даже друг хороший есть, правда, он сейчас не рядом.
Зато рядом вот этот вот алкоголик-дельфин.
Король вздохнул. На суше их называли бы собутыльниками, а здесь как? Сораковинновики?
Шут
Рыбаки часто горько шутили, что у Шута всегда колода полная.
Её рыжие волосы разливались ржавчиной вдалеке, и каждый знал, что в этом рыжем море рыбу ловить нельзя. Гнев Шута был едва ли лучше, чем его благословения, и русалку старались вообще не трогать.
В воде колокольчики, прицепленные к ржавым волосам, звенели. Звук распространялся даже в воздухе. Он разливался как пение птицы, несущей дурные вести. Двуцветная шапка, сшитая из тлеющих парусов погибших кораблей, была слишком большой и забавно надвигалась Шуту на глаза.
Никто не смеялся.
Когда огромная голова, бывшая размером с добрую гору, наполовину выглядывала из морской пучины, время словно замирало. Взгляд Шута, — два чёрных глаза, полных пустого веселья, — устремлялся в сторону рыбацкой деревни и оставался там надолго.
Шут могла смотреть на берег часами, днями, неделями. Всё это время нельзя было рыбачить, потому что её гнев был едва ли лучше её веселья.
Обычно на третью неделю, когда запасы рыбы иссякали, рыбаки сдавались.
С семьями они выходили на морской берег, все как один одеты в саван. Погребальная рубашка, сшитая из мешковины, от многолетней грязи делалась серой. Соляные разводы на ней напоминали узоры на срезе драгоценного камня.
Увидев людей на берегу, Шут подплывала ближе. Её голова полностью выходила из воды, рыжие волосы липли к белой коже и розовым губам, путались в колких ресницах, что были размером с дерево. В злых, но добрых глазах зажигались костры, и зрачки Шута сужались до укола булавки.
Испуганные рыбаки и их жёны жались друг к другу, ожидая гнева или милости своего божества. А в следующую секунду – танцевали, рвали друг на друге одежды и предавались такому разврату, что о нём лучше и не помнить.
Их дочери с пустыми лицами смотрели в пожар глаз Шута, сгорая, как одна. Те, что не могли потушить в своей душе этого пожара, бежали в воду. Тянули руки к русалке, как дети тянутся к родителю.
Рубища и саваны облепляли их тела, пропитываясь морской водой, грубели, делились на чешуйки. От морской соли белели до снежного цвета. Становились мраморными бесцветными рыбьими хвостами.
На следующий день в деревне ставили кресты над пустыми могилами.
Конец