После Львова император съездил в Самбор, в штаб восьмой армии. Генерал Брусилов представил шестнадцатый стрелковый полк, отличившийся необыкновенной доблестью. Особенно первая рота, находившаяся тут в почетном карауле.
С вокзала поехали в дом штаба армии, где ждал обед. Там император пожаловал Брусилова своим генерал-адъютантом в память того, что обедает у него в армии. Генерала покоробило: «За обед!..»
Румыно-карпатская стратегия до того завладела умами, что даже весть о взрыве на Пороховых не просветила голов. Огромный завод и склад опасного материала на окраине Петербурга взлетели на воздух. Столица содрогнулась от удара. До двухсот тяжелораненых, а убитых не сосчитать. Собирают по кусочкам.
— Что бы сделал Петр Великий? — спросили Нилова.
— Помчался бы в Петербург, побил палкой высшее начальство, а потом повесил десятка два лежебок и тунеядцев, приставленных к хранению военных материалов.
— А вы не думаете, что тут немецкая рука поработала?
— Наверняка. Но что это меняет? Кота сажают в кладовую не для того, чтобы спал, а чтобы мышей ловил. Кота и надо бить. К сожалению, у нас никого не бьют, потому что «на все воля Божия».
Император принял известие о взрыве с обычным спокойствием. Был занят письмом от Аликс — одним из тех писем, где речь шла о заключении мира с Германией. На этот раз ясно обрисовался силуэт Эрни — брата императрицы, приславшего ей «длинное милое письмо». По его мнению, кто-то должен строить мост для переговоров. Не дожидаясь ответа, он послал уже доверенного человека в Стокгольм. Уверяет, что в Германии нет настоящей ненависти к России.
И опять письмо от Васильчиковой, на этот раз из Берлина.
Союзники встревожились не на шутку. Палеолог рыскал по всем гостиным и салонам, напросился даже на обед к великому князю Павлу Александровичу с целью выпытать что-нибудь.
VII
Несчастливо вступила царская семья в 1915 год.
Второго января стало известно о крушении поезда, шедшего из Царского Села в Петроград. Дворцовый комендант запросил начальника железнодорожного полка, не было ли в поезде особ, принадлежащих ко двору и к дворцовому ведомству? Вечером он позвонил в Александровский дворец и просил дежурного флигель-адъютанта доложить государыне, что в числе пострадавших значится ее фрейлина Вырубова. Ее чуть живую вынули из-под вагона с переломленными ногами и поврежденной спиной.
Государыня заплакала.
— Ники! Это был наш верный друг! Я знаю, что Бог покарал нас за то, что я ревновала ее к тебе.
Около полуночи, истекавшая кровью, насквозь прозябшая на двадцатиградусном морозе, Вырубова доставлена была в вагоне-теплушке в Царское Село.
Вместе с августейшей семьей на перроне собралась толпа придворных и чинов дворцовой охраны. Великие княжны залились слезами при виде мертвенного лица, глянувшего на них с носилок. Императрица села в санитарную карету, чтобы сопровождать больную до лазарета, держала ее голову, а Вырубова шептала, как ей сладко умереть на руках у ее величества. Наутро царская семья собралась у постели больной. Княжна Гедройц, начальница лазарета, впрыскивала ей камфору и строгим тоном приказывала быть бодрой.
— Вы должны жить! — кричала она ей в ухо.
Анна Александровна часто впадала в беспамятство.
— Аня, хочешь ли видеть государя?
— Видеть его? Какое счастье!..
Государь взял ее за руку и сказал, обращаясь к плачущим старикам Танеевым:
— У нее есть сила в руке.
Княжна Гедройц торопилась с причащением. Больная за полчаса до этого выразила такое желание, и священник стоял уже в палате.
Приняв причастие, Анна Александровна снова впала в беспамятство. Княжна шепнула, чтобы шли прощаться с умирающей. До вечера не доживет. Но только что мать с отцом хотели подойти, как в покой вошла черная фигура в сапогах, в поддевке и, не взглянув ни на кого, подошла к постели. Все узнали старца.
Взяв больную за руку, он голосом, от которого многие вздрогнули, закричал:
— Аннушка! Проснись! Взгляни на меня! Проснись, Аннушка!
Все ждали, что будет.
Сомкнутые веки нехотя открылись.
— Отец Григорий! Ты!.. Слава Богу!
Она улыбнулась. Старец, бледный и тоже похожий на вставшего из гроба, обернулся к присутствующим:
— Поправится. Жива будет.
При общем молчании, шатаясь, он вышел из палаты и грохнулся, едва переступив порог. Первой опомнилась царица.
— Скорей! Скорей! Поднимите отца Григория!
Санитары уложили его на клеенчатую кушетку.
Лицо, борода, волосы, шелковая рубашка были мокры от пота.