Сестра уехала из Франции почти сразу после взятия Бастилии и первых революционных волнений. Впрочем, Полин всегда была очень осторожной. А он… после её отъезда он продолжал беспечно жить в их особняке и поначалу ему это даже нравилось, он ощущал себя в доме полновластным хозяином. А революция… вся эта взбесившаяся кровожадная чернь… он был уверен, нет – свято убеждён, что рано или поздно её поставят на место, загонят обратно в стойло, а дворянам вернут все их прежние утраченные права и привилегии. Всего лишь… всего лишь надо немного потерпеть и подождать. Тьерсен почти не интересовался политикой, но, как и многие люди его круга надеялся хоть на какую-то разумность новой власти. Ведь во главе страны, пусть и номинально, всё еще был король. Пусть отчасти и подчиненный этому дикому «народному» парламенту. Но король был. А, значит, оставалась и какая-то надежда. И маркиз ждал, продолжая жить в своем фамильном особняке, тратя последние сбережения и распродавая картины, золотые безделушки, изящные фарфоровые статуэтки, шелковые гобелены и прочие дорогие вещи. Благо, у сестры – любительницы предметов искусства – подобного было в избытке. Слуги не любили Тьерсена, все они уволились сразу после отъезда его сестры. Жан-Анри научился жить один, без прислуги, хотя, поначалу это было очень неудобно. Но он ждал и надеялся…
Последняя надежда для Тьерсена рухнула 10-го августа 1792-го. Взятие восставшими парижанами Тюильри – королевской резиденции, низложение монархии в стране и установление республики. Он понял, что отныне возвращение в прошлое невозможно. Оставался один путь – бежать из страны. С трудом, риском и за немалую сумму он достал поддельные документы, по которым значился отныне Андре Серваном, нотариусом и представителем бывшего третьего сословия. Собрав в одно прекрасное августовское утро необходимые вещи, Тьерсен вместо распятия перекрестился на свой фамильный герб, красующийся на резных воротах, и покинул особняк… покинул Париж и, приближаясь к границе с Бельгией, искренне надеялся, что покинул и прежнюю, тревожную и страшную жизнь. Увы, и эта его надежда вскоре разбилась, как волна, разбивающаяся о скалы во время шторма.
В гостинице со спокойным названием «Кленовый лист» Тьерсена совершенно неожиданно узнала одна из его бывших любовниц. Когда она молча, но с нехорошей улыбочкой прошла мимо него в общем зале гостиницы, он ещё ни о чём не подозревал. Лишь позже он смутно вспомнил её… эту смазливую манерную девицу с пышными каштановыми волосами, родинкой на левой скуле, красивой грудью и невероятно страстную в постели. Какие только неприличные штучки он с ней не проделывал… а она только хихикала и бесстыдно просила ещё. Люси Болье… или Фолье… хотя, ему это было неважно, он не запоминал всех, кого соблазнил и с кем был близок. Их было слишком много… Впрочем, с девицей Болье всё произошло тогда, еще в Париже, по полному их взаимному согласию, и, как ему казалось – к обоюдному удовольствию. Они просто приятно провели вместе несколько бурных ночей. И расстались вполне мирно. Люси Болье, правда, порыдала немного, стоя у окна в гостиной и промокая покрасневшие глаза изящным кружевным платочком, когда он сказал ей о расставании. Но это ведь такая мелочь. Во всяком случае, так казалось Тьерсену. А что надумала и намечтала себе эта смазливая дурочка… разве он был в этом виноват, никаких обязательств Люси Болье он не давал. Но, как выяснилось, мадемуазель считала иначе.
Тьерсен уже задул свечу и лег в постель, утром предстояло встать в шесть часов, чтобы продолжить поездку. До границы оставалось совсем немного… к вечеру следующего дня он рассчитывал быть уже далеко за пределами Франции. Маркиз начал дремать, когда в дверь его номера раздались грубые тяжелые удары сразу нескольких прикладов:
- Именем республики! Открывайте, гражданин, вы арестованы!
Далее Тьерсен поразился сам себе, с какой молниеносной быстротой способен двигаться. Наспех одеться и сунуть в карман камзола документы и деньги было делом нескольких секунд. Далее он с трудом отодвинул тяжелую задвижку на раме, распахнул окно и с опаской посмотрел вниз. Второй этаж… а этажи в этой гостинице высокие. Прыгать было рискованно. Но он все-таки рискнул. За спиной уже деловито и со смачными ругательствами выламывали дверь. Багаж и все вещи пришлось бросить в номере. Внизу оказалась мягкая податливая земля, он спрыгнул, больно подвернув ногу и почти сразу бросился в заросли ближайшего кустарника. Ему опять повезло, что его никто не обнаружил и не догнал. Просидев до рассвета в ближайшем леске и продрогнув до костей, Тьерсен с утра сумел остановить экипаж, едущий в обратном направлении, в Париж. Он сам не знал, зачем решил вернуться в столицу. Возможно, был совсем растерян и действовал под влиянием эмоционального порыва. Но вернулся. Кроме того, в Париже у него ещё оставался особняк. Смешная иллюзия, рассыпавшаяся в прах, как карточный домик. Полной неожиданностью для Жана-Анри стало известие, что его фамильный особняк уже два дня как пустили с молотка. На красивый старинный дом с большим садом сразу нашёлся покупатель - кто-то из разбоготевших на революции нуворишей. Они быстро прибирали к рукам брошенное жилье «бывших».
Второй неожиданностью, окончательно подкосившей бывшего маркиза, стало известие о том, что выезд из Парижа отныне возможен только лицам, получившим свидетельство о «гражданской благонадежности». Как получить его, Тьерсен, живущий теперь по фальшивым документам и без средств к существованию, совершенно не представлял. Он остался в Париже. Ловушка захлопнулась.