- Зачем? – одними губами спросила Мадлен. Но край её сознания, кажется, уже начал обо всём догадываться.
Вместо ответа маркиз взял её руку и опустил куда-то под стол, к своим бедрам. Мадлен вскрикнула, когда ей пальцы наткнулись на его разбухшую напряженную плоть. Она попыталась выдернуть руку, но де Тьерсен сжал ее запястье так сильно, что ей стало больно.
- Ты ведь уже большая девочка и должна знать об этих вещах, - с легкой улыбкой произнес он, глядя в распахнутые глаза Мадлен, которые наливались слезами.
- Не надо плакать. Просто возьми его в руку. Ну же, давай! – он повысил голос, одновременно сжимая ладонь девушки вокруг того, что вызывало в ней отвращение и страх. – Сделай мне приятное. Погладь его.
Мадлен заплакала, но, чувствуя страх перед маркизом, стала послушно делать поглаживающие движения. Вниз она старалась не смотреть.
- Умница… - маркиз улыбнулся.
Тон его стал расслабленным, дыхание возбужденным.
- Продолжай!
Давясь слезами, Мадлен продолжала эти отвратительные действия.
- Вы… вы отпустите меня? – всхлипывая спросила она.
Вместо ответа маркиз поднялся из кресла, с силой сжал девушку за плечи и развернул к себе спиной.
- Иди вперед, крошка, - она услышала его хриплый возбужденный шепот у своего уха и, сделав несколько маленьких шагов, попыталась вырваться. Но силы были не равны. В ту же секунду, де Тьерсен скрутил ей руки за спиной и толкнул в сторону дивана с круглой витой спинкой, стоявшего у стены. Мадлен отбивалась, пытаясь укусить его, но маркиз грубо задрал ей юбку и, повалив на живот, вскоре быстро получил всё, что хотел…
Мадлен молчала, до крови закусив губы, когда он насиловал её. Лишь неотрывно смотрела на его правую руку, которой он опирался на голубую атласную обивку дивана. Между большим и указательным пальцем у маркиза был широкий беловатый шрам…
Первые месяцы Мадлен удавалось скрывать беременность. Она просто слабее зашнуровывала корсет и завязывала пояс. Потом от пояса пришлось отказаться вообще. Потом стала накидывать поверх увеличившегося живота длинную шерстяную шаль. Увидев удивление в глазах маркизы, объяснила это тем, что застудила поясницу.
- Бедная сиротка, - проворковала Полин де Тьерсен, - если тебе не станет лучше, я приглашу врача.
- Благодарю, мадам, - пролепетала девушка.
Страшное признание она откладывала до последнего и сделала его уже тогда, когда далее скрывать ситуацию стало невозможно. Маркиза первая спросила через несколько месяцев о странных изменениях её фигуры.
Захлебываясь слезами, девушка всё чистосердечно рассказала. Мадам де Тьерсен выглядела подавленной, но не слишком пораженной.
— Это моя ошибка, - нарушила она, наконец, молчание. – Я ведь знаю своего брата… его поведение, но… даже я не ожидала этого. Мерзавец. Бедное дитя, - она ласково провела тыльной стороной ладони по щеке Мадлен.
- Ну не плачь, моя бедная. Анри ты более можешь не опасаться, пока он в Бельгии, а если приедет, я не подпущу его к тебе. А ребёнок…
Мадлен всхлипнула. Маркиза пару мгновений молчала, задумавшись. Затем продолжила:
- Ребёнка ты родишь, но его придется отдать в приют. Лишь на этих условиях я могу оставить тебя в этом доме и на этой работе.
- В приют? – воскликнула Мадлен. – Но как же… как же это…
- Если ты не согласна, - маркиза холодно сощурила глаза, - в таком случае, мне придется уволить тебя сейчас и попросить оставить мой дом. Так что же ты решила, Мадлен?
- Хорошо, мадам… - девушка поникла и опустила голову. – Я согласна.
В конце октября у Мадлен родилась дочь. Она назвала её Луизой. Луизу Лаборде отдали в сиротский приют при монастыре святой Женевьевы, который находился в восьмидесяти лье от Парижа. Мадлен продолжила работать в особняке де Тьерсен. Жан-Анри несколько раз приезжал к сестре и жил у нее по несколько недель. Но к Мадлен он больше не подходил. Что было этому причиной – «серьезный» разговор ли сестры с младшим братом или просто потеря интереса к «использованной» девушке. Мадлен старалась не думать про это… После этого события и рождения ребёнка в её сердце всё словно окаменело. Она механически выполняла необходимые действия, работу по дому, краткие разговоры с остальными слугами, ничего не значащие редкие разговоры вежливости с мадам. Но внутри была зияющая пустота…
Лишь иногда по вечерам, после работы, скудного ужина и молитвы перед деревянным распятием, когда она ложилась на свой топчан, в её сознании всплывали прошедшие события… горло сжимало, к глазам подступали слезы и тогда она рыдала, проклиная себя и свою жизнь.
1792-ой год
- И что же вы хотите? – в голосе пожилой настоятельницы монастыря звучали плохо скрываемые нотки враждебности.