Сидевшая перед ней молодая рыжеволосая девушка нервно сжала руки, поправила чепец на голове, выдохнула…
- Я уже говорила, что хочу забрать свою дочь.
Аббатиса, матушка Клементина, тяжело вздохнула и, грузно поднявшись, сделала несколько шагов по небольшому помещению кельи
Она молчала, словно не желая дальше продолжать этот пустой разговор.
- Не понимаю, почему вы отказываетесь отдать мне мою дочь! – воскликнула девушка.
Матушка Клементина слегка усмехнулась, присаживаясь на прежнее место.
- Вы приезжаете сюда уже третий раз, Мадлен Лаборде, - сухо произнесла она, устало перебирая в пальцах чётки.
- И буду приезжать, пока не заберу своего ребенка, - в голосе собеседницы послышались слёзы.
- О чём же вы думали, когда отдали её сюда? – вновь усмехнулась седая монахиня. – Дитя – не игрушка. Вчера вы отказались от нее. Сегодня решили забрать. Завтра она наскучит вам и снова от нее откажетесь?
- Я… - начала Мадлен и осеклась. – У меня были тяжелые обстоятельства. Ребенок был рожден… но я не хотела этого… я была совсем юной…, и я никогда не оставила бы ее в приюте, если бы не моя бывшая хозяйка. Она поставила мне фактически ультиматум.
- Все вы всегда ищете себе оправдание, - сухо произнесла аббатиса. – Оправдание своим грехам, своим порокам и разврату. А страдают, в итоге, невинные детские души.
- Господи… - Мадлен нервно сжала в руке платочек. Её пальцы дрожали.
- Я сама была тогда, как ребенок. Четырнадцать лет. Многое не понимала, не знала, как вести себя, откуда может быть опасность. Меня… изнасиловали. Есть ли в том моя вина? Наверное, есть. Но теперь я каждый день молюсь, молюсь неистово и горячо, чтобы Господь вернул мне мою дочь. Она ни в чём не виновата. Я обещаю, клянусь всеми святыми, что никогда её больше не брошу. Матушка Клементина… - неожиданно молодая женщина встала перед монахиней на колени, протянув к ней руку. – Умоляю, отдайте мне моего ребёнка. Она – единственный родной мне человек. Больше у меня никого нет в этом мире. Никого…
Монахиня молча выслушала этот маленький горячий монолог. Внешне она казалась непроницаемой, но в глубине её бесцветных глаз как будто что-то дрогнуло. Она молчала, разглядывая лицо молодой женщины. Та тоже молчала, и в ее глазах было отчаяние.
- Что ж, хорошо, - матушка Клементина устало махнула рукой, в которой закачались чёрные бусины чёток. – Я отдам вам Луизу. Отдам с тяжелым сердцем…. но в столь трудные времена для страны… где ей будет безопаснее? Увы, стены нашего монастыря тоже не могут дать детям необходимой защиты. Слышали ли вы, Лаборде, что стало с обителью святого Марка? Ее разграбили и сожгли эти головорезы. А это не так далеко и от нас. Я сама каждый день молюсь за выздоровление Франции от этой кровавой болезни… этой бесовской революции.
- Благодарю! – воскликнула Мадлен. В искреннем порыве она дотронулась губами до сухой руки аббатисы. – Я обещаю, что уберегу свою дочь!
Матушка Клементина покачала головой, с не очень-то большим доверием глядя на молодую женщину.
- И где же вы будете жить? В Париже, в этом страшном вертепе?
Мадлен опустила глаза.
- Я снимаю там жилье, хорошая комната с камином. Я работаю… после того, как мои прежние хозяева эмигрировали за границу, я устроилась продавать овощи и зелень в лавке. Выручка каждый день довольно неплохая. И я постараюсь, чтобы Луиза ни в чём не нуждалась. Обещаю.
- Поостерегитесь давать обещания, которые не в силах выполнить, - устало ответила монахиня. – Обещать что-то в наше зыбкое время… это значит вступать на путь обмана. Впрочем… - она устало прикрыла глаза, - я надеюсь, что девочке будет безопаснее с вами, такие уж теперь времена. Наша обитель… мы сами со дня на день ждем вторжения этих «зверей». Прости Господи! – она перекрестилась и тяжело поднявшись со скамьи, подошла к двери.
- Сестра Агнесса, - обратилась она к находившейся в коридоре монахине, - приведи сюда Луизу Лаборде.
- Ты и вправду моя мама? – недоверчиво спросила маленькая Луиза у Мадлен, когда они вместе все дальше уходили от стен монастыря.
- Правда, моя милая, - Мадлен присела на корточки и обняла девочку.
Та тоже обняла её своими худыми ручонками и заглянула в глаза.
Мадлен заметила, что девочка была очень похожа на де Тьерсена – такие же карие глаза и прямые брови… даже нос, казалось, был такой же… И её сердце уколола острая холодная иголочка, от которой стало больно. Но она быстро отогнала её.
«Да будет он проклят, - подумала Мадлен, - а дочка, раз уж она родилась, ни в чём не виновата. Это моя дочь, моя плоть и кровь. И я теперь больше не одна.»