— Ведро… дырявое. В лачуге не было воды. Нечего пить, — заставил себя смотреть ему в глаза. — Пришёл сюда залатать его. И… — я запнулся. Следующие слова он точно воспримет как вопиющую наглость, был в этом уверен. — … и ещё взял кремень, огниво и немного растопки. Уголь не трогал.
Тишина. Я смотрел в его налитые кровью глаза, пытаясь прочитать в них хоть что-то. Гнев? Презрение? Но взгляд мужика был пустым, ничего не выражающим. Затем его хватка ослабла и он резко отпустил меня, отошёл в сторону и, глядя куда-то в сторону, шумно вздохнул, будто из его лёгких выходил весь воздух мира.
— Спрашивай в следующий раз, — сказал он голосом человека, побитого не только похмельем, но и самой жизнью.
Я молча кивнул, и волна напряжения отхлынула. Руки мелко дрожали, ноги грозили подкоситься.
Гуннар развернулся, оглядев свою кузницу, словно видел её впервые. Не находя себе места, прошёлся туда-сюда и вновь рухнул на табурет. Затем поднял голову, посмотрел на полыхающий очаг, от которого шёл жар.
— Сегодня не понадобится, — сказал старик. — Один хрен, заказов нет. И вряд ли кто придёт.
Я нахмурился, обмозговывая. Неужели всё из-за Йорна? Вчерашняя история с мечом. Неужели последствия были настолько быстрыми и плачевными? Молва в деревне разносилась быстрее лесного пожара. Люди из страха или уважения к слову главного охотника решили от греха подальше обходить нашу кузницу стороной. Даже за «ширпотребом» не придут. Это слово всплыло в памяти мальчишки Кая — так здесь называли всю бытовую мелочь: гвозди, подковы и всё, что нужно всегда и всем.
Моя голова опустилась вниз, и холод пробежал по спине. Этот исход был катастрофой и для него, и для меня. Если не будет заказов, не будет работы. Не будет работы — не получится тренировать тело, не смогу прокачивать навыки, не смогу ничего.
— Мастер Гуннар… — начал я почти шёпотом. — Не может такого быть. Вы же… вы кузнец в третьем поколении. Вас уважают…
— Заткнись, — выпалил старик, не глядя на меня. — Много ты понимаешь. — Он всё же повернул голову и в его взгляде мелькнула ярость. — Слово охотника в Оплоте покруче слова старосты будет. В особенности Йорна. А он своё слово сказал. Да что я тебе объясняю? Пиявка.
Верзила с хрипом поднялся на ноги и, шатаясь, побрёл к выходу.
— Если Свен придёт за гвозди рассчитаться, можешь взять себе, — бросил он через плечо.
— А лепёшка⁈ — вырвалось у меня само.
Гуннар замер в дверном проёме. Было видно, как тяжело вздымается его широкая спина.
— Вчера совсем не ел, — мой голос сорвался, прозвучав по-детски жалобно. Мне нужна была хоть какая-то еда. Иначе где её найти?
Кузнец постоял ещё мгновение.
— Пойдём, — сказал, не оборачиваясь, и шагнул на улицу.
Не веря своим ушам, я кинулся за ним.
Он брёл, тяжело переставляя ноги, будто тащил на плечах гору. Путь был недолог — всего десяток шагов от кузни до двери его дома. Два строения стояли так близко, что казались одним целым.
Дом был полной противоположностью моей жалкой лачуги. Крепкий сруб из потемневших от времени брёвен. Он был построен на века, как и всё, что делал Гуннар, когда у него ещё были на это силы. Крыша была покрыта не соломой, а черепицей, местами потрескавшейся. Маленькое оконце было затянуто мутным бычьим пузырём, но в отличие от моего, этот был целым.
Старик не стал возиться с замком — он просто толкнул плечом тяжёлую дверь, раздался глухой скрип петель, которые он сам выковал и ленился смазать. Кузнец шагнул внутрь, в полумрак, и не обернулся, чтобы придержать дверь. Я юркнул следом, прежде чем она с грохотом захлопнулась.
Воздух внутри был тяжёлым и спёртым. Пахло остывшей золой, прокисшим пивом, старым потом и чем-то ещё — глубоким одиночеством.
Посреди единственной большой комнаты стоял массивный дубовый стол, такой же крепкий и грубый, как его хозяин. На его поцарапанной, залитой чем-то липким поверхности, царил вчерашний погром. Огромная глиняная кружка, ещё наполовину полная тёмным элем. Рядом — опрокинутый деревянный кубок — пустая бутыль из-под дешёвого яблочного сидра. Несколько обглоданных костей на деревянной тарелке и нож, воткнутый прямо в столешницу.
Но среди всего этого хаоса не было ни лишних приборов, ни второго кубка. Только его. Картина пьянства одного-единственного человека, который пытался утопить в выпивке что-то, что было гораздо больше и тяжелее его самого.
Старик был одинок, возможно, даже больше, чем я. У меня, по крайней мере, были воспоминания о прошлой жизни, а что было у него в голове, кроме горечи и похмелья? Кто знает.