– Если хочешь знать правду о людях – читай, что они пишут о себе в интернете, – сказала она, отходя от двери и, кажется, намереваясь уйти. Но вместо этого шагнула к нему ближе, встала у стола и скрестила руки на груди. Из-под тёмного трикотажа проглядывалась жёсткая геометрия костей: у Маргариты даже привычка стоять была построена по военным уставам.
– Мне больше нравится читать между строк, – не сдавался Гриша. – Здесь, в отличие от Москвы, никто не шифруется.
Она усмехнулась.
– В Москве просто шифруются не так, как думают остальные.
Он кивнул, как равный с равным. В этот момент его внимание на секунду отвлекла пёстрая вкладка "Ситцев: новости без цензуры", где некий МАРИНАВЛАД высмеивал старших дочерей Елены за "манерность и стальные штаны", а младшую величал "школьной патриоткой, которая до сих пор верит в волшебство".
– Ты же понимаешь, что мама тебя тестирует, – спокойно заметила Маргарита.
– Само собой, – сказал он. – Я даже ставки сделал: сколько недель продержусь, прежде чем меня отправят обратно в Москву.
– А я, наоборот, думаю: сколько недель понадобится, чтобы ты здесь укоренился, – заявила она. – У Петровых и с невежами всегда так.
Это был комплимент или предупреждение, Гриша не стал уточнять. Он знал: когда Маргарита переходила на такие формулировки, дальше последует допрос с пристрастием.
– Если честно, я вообще удивлён, что меня не заперли в сарае и не кормят из миски.
– Это впереди, – сказала она и чуть смягчилась. – Пока ты не освоился, тебя будут считать потенциальной угрозой или потенциальным союзником.
В этот момент за окном громыхнул грузовик, и Маргарита инстинктивно дёрнула штору. Гриша отметил – несмотря на ледяной контроль, она не любила сюрпризов.
– Знаешь, что о тебе пишут местные? – спросила она, возвращая взгляд на монитор.
– Скорее всего, ничего приятного.
– Говорят, что ты сын аферистки из Москвы, который приехал мстить за мать, – сказала Маргарита без тени сочувствия. – Некоторые уверены, что ты здесь чтобы отжать долю бизнеса у нашей семьи.
– Обыкновенное милосердие, – усмехнулся он.
– Ты не в обиде? – спросила она, вглядываясь в его лицо почти испытующе.
– Я и хуже читал, – сказал Гриша. – Главное – не верить всему, что пишут.
Маргарита оценила ответ и, кажется, приняла его в свою внутреннюю бухгалтерию. Несколько секунд она молча рассматривала его – не как мужчину, а как редкую разновидность домашнего животного, пригодного для дрессировки или, на худой конец, для демонстрации перед гостями.
– Ладно, мне пора, – произнесла она, но уходить не спешила. Вместо этого Маргарита осталась стоять в дверях, взглядом будто прочерчивая невидимую границу между его комнатой и коридором, где уже затаились остатки чужих разговоров и запах закусок с семейного стола. Она склонила голову, пытаясь уловить что-то в его лице, словно ждала последней реплики в диалоге, который затянулся слишком долго. Было в этом жесте и вызов, и небрежная забота, и даже что-то похожее на завуалированную симпатию – ту самую, от которой принято отмахиваться в хорошо организованных семьях.
– Будет скучно – спускайся в гостиную, – бросила она через плечо, словно приглашение было не приглашением, а заданием на выживание. В её голосе мелькнула едва заметная теплоту, но уже на выходе Маргарита снова сомкнулась в свою непроницаемую оболочку, как морская ракушка, едва почувствует движение воды.
Секунду он слышал ее шаги в коридоре, где они эхом отдавались по всему дому, отмечая: здесь, на территории Петровых, даже тишина принадлежит тем, кто умеет ею распоряжаться. Он подумал, что Маргарита могла бы с одинаковым успехом управлять и ювелирным салоном, и тюремной камерой для политических заключённых – так уверенно она держала дистанцию, даже когда стояла в трёх шагах от собеседника.
Она ушла так же бесшумно, как и появилась.
Сразу после её ухода в комнате стало неуютно тихо. Старый ноутбук лениво жужжал, на экране мелькали свежие комменты о "москвиче с пустыми глазами". Гриша машинально просматривал треды, но мысли перескакивали с темы на тему: он старался вычислить, кто и зачем заказал против него местный пиар. Судя по всему, за этим стояла та же механика, что и во всех провинциальных городах – кто не свой, того надо размазать по стенке, чтобы свои чувствовали себя в безопасности.
Он поймал себя на мысли: вместо того чтобы расстраиваться, он испытывал что-то вроде азартного раздражения – такое ощущение, будто его пригласили сыграть партию в шахматы, где все ходы уже просчитаны, но есть маленький шанс выкинуть доску в окно.