– Нравится Ситцев? – спросила она, не отрывая взгляда от дороги.
– Нравится наблюдать, – честно ответил Гриша. – Город с характером.
Она ухмыльнулась левым уголком губ.
– У города нет характера. У людей есть. А город – это компромисс слабостей.
Он промолчал, переваривая, как всегда, слова собеседницы отдельно от смысла. Отношения между людьми и пространством занимали его с детства: где бы он ни был – в московской коммуналке, в санатории или за школьной партой – он видел мир, как соревнование инстинктов и привычек. В Ситцеве привычки побеждали с подавляющим счетом, и даже в голосе Маргариты проскальзывала тоска по порядку, где всё предсказуемо до рвоты.
Мимо проносились магазины, пункты выдачи и старые кофейни, у которых в любое время года дымило что-то самодельное. Дворы были забиты машинами, снег лепился на антенны, по переходам сновали люди с одинаковыми пластиковыми пакетами. Город не играл роль для гостей: он игнорировал их с такой убежденностью, что гости сами начинали разыгрывать для себя спектакль «я тут свой».
Машина тронулась с очередного перекрестка неожиданно резко, и Гриша привычным рефлексом ухватился за боковую ручку.
В этот момент Гриша заметил, как у Маргариты, несмотря на неприятный стук дорожной ямы, юбка предательски расползлась по внутреннему шву, открывая на взгляд не только длинную, до оскомины прямую полоску бледной кожи, но и еще выше – мерцающее облако светло-голубых, почти невообразимо ажурных трусиков с венчавшим их пояс коронным орнаментом – то ли эмблема, то ли монограмма, достойная скорее античного портрета, чем сегодняшней сцены. Секунда – и юная плоть, затянутая в кружево, уже отпечаталась в памяти Гриши с такой же четкостью, как характер его соседки по креслу.
Он попытался тут же стереть этот эпизод, заставить себя смотреть исключительно в окно, считать тополя или разгадывать маршруты голубей, но взгляд невольно возвращался к исходной точке, как игла компаса к северу. Мозг пытался рационализировать: ничего особенного, простое биологическое явление, к тому же, возможно, Маргарита ничего и не заметила – хотя, судя по ледяной самоуверенности, она вполне могла бы и специально дать ему понять, что контролирует не только руль.
Гриша отметил про себя, что у нее острые, почти мужские колени, на которых при определенных обстоятельствах, наверное, можно расколоть орех или ухватить неосторожного гостя в мышеловку. Ткань юбки натягивалась и слегка поскрипывала под изгибом бедра; все происходящее казалось каким-то театральным этюдом, репетицией перед более серьезным спектаклем, в котором ему, судя по всему, отведена роль статиста на заднем плане.
Он чувствовал, как в затылке разрастается тепло – неловкое, предательское, как детская обида или чужой секрет. В голове промелькнула мысль – а вдруг она нарочно? А вдруг это такая форма локального гостеприимства, неизвестная московским аристократам, но здесь, в Ситцеве, вполне уместная? Затем тут же устыдился: слишком много чести. Скорее всего, никакой игры нет, и он просто пойман на элементарном человеческом рефлексе. Главное – не выдать себя.
Он разомкнул пальцы на ручке двери и попытался принять максимально невозмутимый вид, будто все внимание поглощено навигацией по незнакомым улицам. Слова подбирались сами собой, но он молчал, понимая, что для таких случаев русский язык еще не придумал нейтрального оборота.
– Так нравится? – поинтересовалась Маргарита, скосив на него ледяные глаза поверх руля и прибавив к этому вопросу ухмылку, полную язвительного превосходства. В ее интонации угадывалась уверенность человека, заранее знающего, что ответ будет отрицательным, и испытывающего от этого своего рода злорадное удовлетворение.
Гриша покосился на нее, но не ответил сразу. Он предпочитал понаблюдать, прежде чем вступать в перепалку. Ведь в таких семейных матчах каждое слово было как подача в теннисе – не угадаешь траекторию, пропустишь подачу, и тебя начнут добивать. Он отметил, как у Маргариты, несмотря на ледяную маску, при слове "нравится" чуть тронулись уголки губ – будто она изо всех сил сдерживала смешок или даже зевок.
Он снова уставился в окно, пропуская мимо ушей ее вопрос, но анализируя про себя каждую деталь увиденного, словно составлял внутренний отчет для воображаемого начальства. В его голове возникли десятки эпитетов к происходящему: "город-призрак", "музей советско-криминальной архитектуры", "заповедник беспризорных антенн". Но выговаривать их вслух не имело смысла – Маргарита бы все равно пропустила мимо ушей, а за попытку блеснуть остроумием обязательно уязвила бы в ответ. Он решил ограничиться сухой фиксацией факта: наблюдать, копить впечатления и использовать их при случае.