Григорий продолжал рассматривать её как микроскопический срез среды: интересно, но без эмоций.
– Ты же знаешь, что это не мой бизнес? – сказал он. – Я не вхожу в комиссию по морали. У меня нет доступа к вашим семейным судам. Если хочешь – можешь стримить хоть из ванной, хоть с балкона, мне всё равно.
– А если узнает мама? – спросила Лиза, и в этот раз в её голосе было не испуг, а что-то хуже – почти мольба.
– А ты хочешь, чтобы она узнала?
Лиза замолчала, потом покачала головой.
– Нет, конечно. Она сразу решит, что я опозорила фамилию или что у меня всё плохо с психикой. А я просто… мне иногда не хватает ощущений, понимаешь? – она посмотрела на Григория с надеждой, будто он мог выдать ей справку о нормальности.
Григорий помедлил с ответом, закрыл книгу, положил её на тумбочку и скрестил руки на груди.
– Я не буду ничего говорить, – наконец сказал Григорий. – Просто держи пароль посложнее, а то ещё заломают твой стрим, и тогда всем будет контент на неделю. И ещё: если когда-нибудь решишь, что тебе нужна помощь – ну, спрятать файлы или удалить аккаунт, – просто скажи.
Она долго молчала.
– Ты не думаешь, что я больная? – спросила Лиза тихо.
– Ты – единственная живая в этом доме, – ответил Григорий.
Она улыбнулась, будто на секунду поверила этому комплименту. Потом вдруг спросила:
– А ты бы сам смог такое?
– Вещать голым в интернете? – Григорий усмехнулся, без злобы. – Мне бы сперва пришлось поработать над фигурой, а то лайков не дождёшься.
– Я про другое, – сказала Лиза. – Ты бы смог быть открытым? Ну, не в смысле тела, а вообще. Не притворяться.
Григорий задумался. Было видно, что вопрос зацепил глубже, чем хотелось бы.
– Не знаю, – наконец сказал он. – Может, когда-нибудь. Но если честно – я в этом не специалист. У меня с детства все чувства как в холодильнике, и даже если что-то размораживается, сразу обратно засовывают.
Они замолчали. Лиза откинулась на спину, вытянула ноги и уставилась в потолок. Григорий тоже смотрел вверх, будто там можно рассмотреть схему всего дома – кто где живёт, кто за кем подглядывает, кто во что играет.
– Знаешь, – сказала Лиза, – иногда мне кажется, что ты вообще не чувствуешь ничего.
Взглянул на неё, но промолчал.
– А зря, – добавила она чуть громче. – Это прикольно, когда внутри что-то горит.
– Ну, если что – я зажгу у тебя на похоронах свечку, – сказал Григорий.
Они оба рассмеялись, и в этот раз даже не звучало фальши.
– Ладно, – сказала Лиза и медленно поднялась с кровати. – Спасибо, что не закрыл дверь в лицо.
На прощание она задержалась в дверях. Хотела что-то сказать, но передумала: просто кивнула и ушла в коридор, осторожно притворив за собой дверь.
В комнате стало тихо, как бывает после экзамена, когда уже не уверен, куда дальше идти, но точно знаешь, что контрольная завершена. Григорий лежал на кровати, а в голове вперемешку крутились сцены с Лизой, фразы из писем и чьи-то очень старые, очень усталые глаза.
Долго не двигался. В какой-то момент даже стало смешно: вот она, жизнь, как есть. Никаких шпионских страстей, никаких интриг – просто желание не быть раскрытым, не быть пойманным, не быть назначенным на роль.
Вдруг понял: только что появилась новая власть. В руках – не просто секрет Лизы, а рычаг, способный расколоть всю семейную цепь, если понадобится.
В голове всплыли фрагменты письма: «твой сын ни в чём не виноват», – а теперь предстояло решить, виноват ли он сам перед этой девочкой.
Взял телефон и записал себе на будущее: «Следить за Лизой, но не трогать, пока не попросит».
С этим ощущением выключил свет, закрыл глаза – и впервые за неделю уснул до рассвета.
В ту ночь Григорий долго сидел перед дрожащим экраном ноутбука, будто ждал, когда из-под жидких клякс подсветки вылезет истинное лицо этого дома, его суть, бесцветная и непрошеная, как утренний похмельный сквозняк. На экране, в дюжине закладок, мигали превью роликов: Лиза, без фальши и макияжа, в маске единорога, в «ангельском» фильтре, в купальнике, в пижаме и без ничего, с лицом одновременно неприступным и болезненно честным. Вся эстетика – не подиумная и не порнографическая, а скорее, как у больных на всю голову детей: невозможность врать хоть во что-то; даже когда врёшь – это видно по глазам.
Если бы Григорий попытался объяснить, зачем он сейчас скроллит весь этот поток, он бы вряд ли смог подобрать подходящее слово – ни из вуайеризма, ни из технического интереса, ни из шантажа, который был бы банальным объяснением для любого нормального человека на его месте. То был взгляд биолога, наблюдающего жизнь в закрытом аквариуме: каждый подписчик, каждая кнопка лайка или реакция – частицы среды, в которой плавает объект исследования. Он не стал смотреть подряд, нет – первым делом зашёл в комментарии, чтобы оценить расстановку сил, потому что именно там начиналась настоящая битва за власть.