Комментаторы делились на три чётких клана. Первая группа – традиционный хор анонимов, говорящих языком флудилок и мемов, часто скатывающихся в грубость, но порой выдающих неожиданные вспышки остроумия. Это был тот самый сетевой грунт, на котором Лиза, по логике, не могла вырасти ни во что, кроме сорняка, – но вопреки всему она научилась выживать и даже цвести среди этих компостных слоёв. Вторая группа – постоянные подписчики, которых Лиза, судя по всему, знала по никам, иногда пересылала им воздушные поцелуи и даже отвечала на приватные сообщения. Их узнавали по длинным тредам, подробным рекомендациям фильмов и комментариям уровня: «У тебя сегодня хорошее настроение?» или «Ты напоминаешь мне Грету из «Лесных детей»». Именно эти люди казались Григорию самыми опасными: они уже не просто зеваки, они тянулись к Лизе с настоящей жаждой сопричастности, как будто за каждой фразой скрывалась попытка проникнуть в её реальный, внеэфирный мир.
Третья и самая интересная группа – донатеры. Их было немного, но каждый старался оставить след в истории. Эти ребята не просто просили снять «корону» или сделать стрим в новой маске – они разыгрывали свои маленькие спектакли, даже между собой соревнуясь, чья просьба окажется унизительнее или неожиданнее. Один из них был особенно настойчив: каждую неделю он закидывал ровно 400 рублей, всегда с одной и той же припиской – «ты же обещала показать настоящую себя». Лиза в ответ скидывала гифки с котами, а потом, через пару минут, действительно делала что-то из разряда «показать настоящую себя» – только с задержкой, как будто до последнего надеялась, что кто-то отменит приказ. Иногда это было просто «снять маску» по просьбе публики, иногда – показать любимую игрушку детства или прочитать вслух абзац из своей любимой книжки. И каждый раз, даже если просьба была совсем безобидной, в лице Лизы проскакивал мимолётный отблеск стыда, который тут же съедался улыбкой и новым анекдотом.
Григорий прокликал пятнадцать страниц подряд, чтобы убедиться: ни разу не было случая, когда Лиза просто отказала или проигнорировала донат. Она каждый раз будто торговалась сама с собой: сперва строила из себя обиженную, потом объясняла, почему просьба неуместна, а потом всё равно шла навстречу – но обязательно добавляла к исполнению свой маленький протест, кривлялась или поднимала брови, как будто говорила: «Вы не победили меня до конца». Даже когда речь шла о совсем мелких глупостях – например, прочитать скороговорку или съесть ложку порошка какао за донат, – она делала это с таким надрывом, будто на том конце сидят не просто подписчики, а настоящие повелители её судьбы.
Он не мог не отметить, как быстро у Лизы менялись маски: в одном стриме она играла стерву, в следующем – беззащитного котёнка, потом вдруг становилась трагической героиней. Но что удивительно: ни одна из этих ролей не казалась натянутой. Как будто Лиза сама не знала, какая из них настоящая. Или, может быть, все роли были реальны одновременно, и в этом заключалась её главная фишка.
Григорий несколько раз ловил себя на том, что невольно ждал следующей эмоции Лизы, как зритель, который не может выключить сериал на самом интересном месте. Самое странное – для него в этом не было ни грамма сексуальности. Он смотрел на Лизу как на феномен: человека, который одновременно выставляет себя напоказ и отчаянно защищает своё внутреннее «я». Каждый раз, когда она замирала на секунду, будто не знала, что говорить, он чувствовал, что именно в эти моменты и проявляется настоящий Лизин страх – не быть замеченной, не быть нужной.
В комментариях часто появлялись сообщения от людей, которые явно были влюблены в Лизу до одержимости. Кто-то писал, что мечтает встретиться с ней вживую, кто-то предлагал приехать «на выходные в Ситцев», кто-то, наоборот, злобно травил её, обвиняя в продажности и лицемерии. Но каждый раз Лиза отвечала им с такой хрупкой самоиронией, будто хотела сказать: «Да, вы меня видите, но вы меня не знаете». И это, пожалуй, было единственным способом остаться собой в этом цифровом аду.
Он ещё раз пролистал ленту донатов, вычисляя по времени все пики и падения Лизиного настроения. Григорий даже построил в голове график: за крупным переводом всегда следовала волна стёба, потом – спад, потом новый подъём. Это была жизнь, сжатая в цикл из трёх актов, – и, что любопытно, Лиза сама управляла всем этим через тонкие провокации. Если аудитория скучала, она начинала рассказывать жуткие истории из своей жизни. Если, наоборот, кто-то заходил слишком далеко, она становилась ледяной, выключала чат или уходила «по делам». В эти минуты комментаторы бешено требовали возвращения, кричали капсом и даже, кажется, всерьёз переживали за Лизу.